Трудная любовь - [12]

…Воспоминания назойливо лезли в уставшую голову женщины. Весь день она просидела в доме, надеясь, что бог пошлет ей какой-нибудь знак о сыне. Сквозь щель перекосившегося ставня в комнату полосой тянулась серебристая пыль. Было знойно и душно.

Ахмет советовал Галимэ сидеть дома, пока все не успокоится. А воля мужчины была для нее законом с малых лет.

Девчонкой она боялась молчаливого отца, потом боялась мужа — ее в шестнадцать лет выдали за него силой, боялась бога и шайтана. Теперь, по привычке, она слушалась сына.

Вечером кто-то настойчиво постучал, и Галимэ побежала открывать.

У ворот на рыжем в яблоках коне гарцевал сын Валеева. В руке он держал клинок, на котором болтался окровавленный френч Ахмета.

— Возьми, ханум. — Тонкие губы Керима кривила усмешка. — Ты можешь увидеть своего сына на набережной, у Дома красных.

Галимэ стала белой, как снятое молоко. Протянув вперед руки, которые когда-то легко поднимали мешок муки, она приняла на них страшную весть и пошатнулась.

— Иди туда вечером, ханум, чехи запретили убирать трупы большевиков. — Керим гикнул, ударил коня нагайкой и ускакал.

Как безумная, глядела Галимэ на френч. Она не плакала: закон шариата запрещал слезы о мертвых.

— Я найду тебя, Ахмет, найду, — шептала она.

Ночью, в час намаза, когда двурогий месяц стоял над мечетью, женщина пошла к набережной. Она знала Дом Советов, так как не раз ходила туда к сыну, когда дружинники стали на казарменное положение.

Возле каждого убитого Галимэ останавливалась, переворачивала труп и разглядывала лицо, но сына среди убитых она не отыскала.

Галимэ не замечала, что за ней, скрываясь в тени, следит мужчина. Улучив момент, он нагнал ее.

— Что вы тут делаете, ханум?

Галимэ обернулась и узнала Степана Молчанова, рабочего кожевенного завода. Раньше он работал у Валеева грузчиком. Степан часто заходил к сыну и даже как-то принес ей кусок новой кожи на ичиги. Он хорошо говорил по-татарски и учил Ахмета русскому языку.

Степан увлек женщину в тень.

— Я искал случая повидаться с вами, ханум. Велели вас предупредить. В городе начались обыски. Все бумаги Ахмета надо спрятать. Они лежат в кухне под половицей в правом углу. — Степан говорил медленно, раздельно, чтоб женщина поняла каждое его слово, и яркое, как молния, воспоминание опалила мозг Галимэ.

Однажды вечером, когда она легла уже спать, Ахмет вернулся домой не один.

— Ханум спит? — спросил тихо неизвестный.

— Да, — так же тихо ответил Ахмет.

— Спрячь все понадежнее, — тихо и четко выговаривая татарские слова, незнакомец дважды повторил эту фразу. — Книги передашь, знаешь кому. Смотри, осторожно. Сдается, за нами следят. Встречаться будем в другом месте.

Галимэ тогда показалось, что с Ахметом говорил Степан. Она не спала с тех пор по ночам, прислушиваясь к каждому скрипу, к каждому шороху.

Ей хотелось высказать Ахмету все свои опасения, но закон шариата запрещал женщине вмешиваться в мужские дела, и она молчала.

И вот сейчас Галимэ узнала тот тихий голос. Да, тогда был Степан. После той ночи он больше не приходил к ним.

Женщина схватила Степана за лацканы пиджака.

— Ты, ты убил моего сына, русский! Ты дал ему новый коран, ты…. — острый слух ее уловил за углом цоканье копыт. Сейчас она крикнет этих. Он убил ее сына, пусть и сам умрет.

Но в ту же минуту Молчанов сильным рывком затащил Галимэ во двор и зажал ей рот рукой.

Когда патруль скрылся из вида, отпустил ее:

— Не заметили. — Он вытер рукавом потное лицо и продолжал: — Не верьте Кериму. Он помешал мне зайти к вам. У него с Ахметом давние счеты. Я все проведаю и дам знать. Не ходите по улицам после девяти, вас могут убить. — Степан слегка коснулся рукой ее плеча. — Ждите, я приду к вам, ханум. — И он исчез.

Галимэ долго смотрела в темный провал двора.

— Глупая старая женщина, как могла ты поверить Кериму?.. Он посмеялся над тобой! Слава пророку, помешал мне, — бормотала она. — Прости и ты меня, эфенди! Да хранит тебя алла.

Галимэ терпеливо ждала два дня, но Степана все не было. На третий, захватив большой кусок пирога с калиной — любимое лакомство Ахмета, — она решила сходить еще к тюрьме. Говорили, там сидело много дружинников.

В стороне от тюремных ворот толпились женщины. Галимэ прошла мимо них и направилась прямо к страже.

— Эй, тетка, кого надо? — чубатый есаул преградил ей дорогу конем.

Галимэ жалела, что так и не научилась говорить по-русски. Она лишь по тону угадала, что ее о чем-то спрашивают.

— Сын, Ахмет… — старалась она объяснить по-русски, но вместо фамилии Мадьяров у нее получилось слово «мадьяр».

Казак усмехнулся в рыжие обвислые усы, ловко поддел узелок, что показала ему Галимэ, нагайкой и перемигнулся с остальными.

— Какого-то мадьяра спрашивает. Черт ее знает. Всех их на штыки подняли. Так и не сдались. Объяснить ей, что ли?

— Сначала пусть спляшет! Они горазды, — крикнул кто-то из казаков. Есаул ощерился и кивнул.

Галимэ, прикрывшись чапаном, сквозь узкую щель смотрела на стражников, стараясь понять, о чем они переговариваются и чего от нее хотят.

— Пляши, пляши! — объяснил знаками чубастый и, клинком сдернув с нее чапан, разорвал Галимэ до пояса платье. Обнажилось смуглое, крепкое тело еще не старой женщины.