Трудная книга - [42]

Все ясно и просто, и все как будто бы хорошо — на наших глазах сформировался характер, человек и боец. Но посмотрите, через какие внутренние пороги и перепады прошла у этого человека река его детства, как сложно и трудно протекало формирование и воспитание характера. И кто же и что же его, в конце концов, воспитало? Отец? Его суровая справедливость и немногословная, как говорится, мужская любовь? Но почему к этой суровости, к этой заслуживающей всемерного уважения деловитости не прибавить душевной тонкости и участия? Мать?.. Но разве это не страшно, когда сын стыдится любви своей матери? Да та ли это любовь? Такая ли? И вообще, какое это сложное и противоречивое чувство — любовь. Как иногда вместо счастья и радости она несет страдания и даже гибель, как часто под флагом любви совершаются довольно постыдные вещи и даже преступления.

Так и здесь. Подлинная любовь неотделима от мудрости, иначе она вырождается или в примитивный животный инстинкт, или в гнетущую тиранию чувства. Родители должны любить детей, а как часто эта любовь превращается в любовь к себе, к собственным настроениям и переживаниям. Ах, он недоел! Ах, он переел! Ах, он простудился! Ах, она беспокоится, и у нее надрывается сердце! И вместо реальной заботы о реальных, правильно понятых нуждах и интересах детей, вместо мудрого проникновения в их мир, в их логику, в их действительное настоящее и в их будущее, возникают сентиментальные «ахи» и «охи» или грубый окрик и угроза — «я тебе покажу!» да «я тебе задам!». Но и в том и в другом случае любовь превращается в эгоизм, да, в своеобразный, бездумный, любовный эгоизм, не поднимающий, а подавляющий личность растущего человека. А воспитание-то как раз и должно формировать именно личность человека, его понятия и критерии, его понимание себя, своих сил и возможностей, своего места в жизни, в среде людей, в обществе.

Сначала это общество олицетворяют для него папа и мама, братишка и бабушка, семья, потом — детский сад, школа, двор, товарищи, комсомол и, наконец, — народ, государство, одним словом, коллектив — большой или маленький, но составляющий среду, в которой живет и проявляет себя личность и отношения с которой определяют ее нравственный облик.

А смотрите, как сложно складываются для подрастающего человека эти отношения в реальной жизни: бутылка молока, отданная Тузику, и спрятанные ботинки, и драки — обыкновенные, как будто бы ребячьи драки, и шалости, и озорство, а какой глубокий внутренний смысл кроется за всем этим! Как легко тут можно пройти мимо, и осудить, и наказать, и поставить двойку, и поставить в угол, и оскорбить незаслуженным упреком «хулиган», как много можно наделать ошибок, потому что не поняты внутренние пружины и мотивы поступка. А жизнь идет своим чередом, и растущий человек вбирает ее в себя и переваривает, преломляет, обдумывает и формирует, как-то, какими-то внутренними путями, формирует себя и вот уже выходит на большие просторы жизни. Вот уже мыслями овладели Чехов, Толстой, Шолохов, труд и «наша советская идеология», мечты о подвигах столкнулись с общенародным испытанием: война. «Цель нашего народа стала моей жизненной целью».

Знаем ли мы всю эту сложнейшую химию души?

«Человек начинается рано — как очень хорошо выразились в одной газетной статье, видимо, очень тонкие педагоги — Е. Кабалкина и И. Короткова. — Основы характера у человека закладываются в раннем детстве. Закладываются и многие привычки, которые потом остаются на всю жизнь. И думать об этом нужно сейчас, пока этим будущим людям по семь-восемь лет. Догадаться, что для ребенка легко и что трудно, разобраться, в чем он неправ, а в чем порою и прав, увидеть за плохим хорошее, а иногда за хорошим плохое. Нет, мы не вправе забывать, что очень многое зависит от того, сумеем ли мы понять своего ребенка, понять и помочь ему уже сегодня быть настоящим человеком. Ведь человек начинается рано!»

Всегда ли мы учитываем это? Не подходим ли мы к его миру, к его логике, к понятиям и критериям со своих позиций, вооруженные лишь своим опытом, далеко к тому же не всегда правильным и безгрешным. Замечаем ли мы, что кругом нас дети, что каждый шаг наш и каждый поступок тоже воспринимаются ими и ложатся в их души?

Пришлось как-то мне плыть пароходом от Горького вверх по Оке. Перед заходом солнца прошли Касимов, и вечерняя заря застала нас среди широких приокских лугов, овеянных запахами свежего сена. Она пылала вполнеба, постепенно меняя краски, с пышных, ярких и торжественных на мягкие, нежные, задумчивые. И прибрежные ивы так же задумчиво и грустно смотрели в спокойную гладь воды, расцвеченную нежными отсветами неба. Картина была так величественна, исполнена такой глубокой философской мудрости и в то же время так лирична и чиста, что зачарованные пассажиры безмолвно стояли на палубе, точно присутствуя при некоем высоком таинстве. И даже шумливые обычно школьники, ехавшие на пароходе с экскурсией, тоже притихли, любуясь открывшейся им красотою ее величества Природы.

И вдруг в эту торжественную тишину ворвался шум мотора, а потом сзади, со стороны Касимова, показалась моторная лодка. Она неслась с бешеной скоростью, перегнала пароход, обогнула его, ушла назад, опять вернулась, опять обогнула и снова сделала вокруг нас лихой вираж. Спокойное зеркало всколыхнулось, раскололось, раздробилось и пошло гулять свинцовыми переливами, по которым запрыгали тревожные, мигающие сполохи.