Трудная година - [52]

Х

Театр сверкает огнями, В глубоком подвале, где поме­щается котельное хозяйство, четко работает маленькое, но сильное динамо, Вестибюль, фойе, превращенное в ресто­ран, все комнаты и залы театра залиты праздничным светом. Белые манишки и черные фраки распорядителей, пышные прически и яркие платья кельнерш, звон шпор, хоти и нестройный, но мелодичный, и всегда волнующий диссонанс настраиваемых инструментов... Последние при­готовления, последние приказы, сладкое волнение... «Князь» за кулисами стоит возле щита электрических сиг­налов — один из этих сигналов идет в самый дальний угол театра, под землю, в подвал, где установлено маленькое, но мощное динамо. «Князь» нажимает на кнопку — и там, в котельном помещении, над рубильниками нажигается сиг­нальная лампа. Немалую работу проделал умелый элект­ротехник вместо со своими товарищами, чтобы осветить театр и, главное, обеспечить сцену таким количеством света, которое позволило бы осуществить все задуманные эффекты.

Шесть рубильников — шесть световых лучей... В горо­де нет света, после восьми часов только патрули нарушают тишину пустынных улиц, а здесь — празднично, здесь светло, и в этом есть свой смысл: в то время как город при­давлен, сжат цепями темени и неволи, здесь, в этом ярко освещенном театре веселятся и торжествуют победители...

Уже заполняется публикой серебристо-белый овальный зал театра. Гражданских почти нет — их можно пересчи­тать по пальцам. «Князь» заранее согласовал список тех из «местных деятелей», кому выпала честь присутствовать па премьере. Спектакль, как говорится, «неофициаль­ный» — на нем присутствуют оба оберста со своим штатом, а немного позже... это тайна... должна прибыть «высокая особа», карающий меч Третьей империи в Крушинске, и вместо с «особой» — обер-лейтенант Рихтер, который наде­ется одним махом преодолеть две ступеньки: гауптман, майор и — оберст.

...Убедившись, что сигнализация работает безотказно, «князь» обошел комнаты артистов и подбодрил своих «мальчиков», намекнув, что после премьеры офицерский ресторан — в их распоряжении. Теперь «князь» прислонил­ся к занавесу и через маленькую щель смотрит в зал. Бы­ло условлено заранее: появление оберстов в ложе — сигнал к началу... Блеск зала наполняет все его существо ра­достью. Великая идея — театр! В нем раскрывается народ­ная душа... Милкин констатирует: как в лучших европей­ских театрах, женщины в зале красивы и хорошо одеты. А мужчины... Ну, что ж... какие театры Европы не пере­полнены теперь немецкими и итальянскими офицерами?

В котельной, где установлено динамо, происходит сле­дующее:

— Сверим часы,— говорит электрику Дробыш, одетый, как и «княжеские мальчики», в белый гарнитур с атлас­ными лацканами.

— Вез восемнадцати восемь,— смотрит на ручные часы электрик.

— Хорошо. Напротив входа доска в заборе только на верхнем гвозде. Пойдешь прямо по аллее до Артистическо­го переулка, там я жду с машиной. Ну как, рассчитываешь на успех?

— Безусловно!

По многочисленным лестницам театра бегает кельнер­ша, маленькая стройная Нина, забегает в гардеробную, к рабочим сцены, к бутафорам, и всем с приятной усмешкой шепчет:

— Проверьте часы! На моих без пятнадцати восемь. В восемь сорок я жду вас на левой веранде с сюрпризом от «князя». Незаметно! И без опоздания.

Рыгор Пилипович Терешко одевается перед зеркалом. Он очень не любит этой непременной условности — крах­мальной сорочки и фрака. К его небольшому росту не слишком-то и идет эта хвостатая одежда. А тут еще запон­ка не слушается пальцев, а стрелка на часах уже прибли­жается к восьми.

Вдруг слышится стук и легкие, торопливые шаги — это идет Сымон. В зеркале Терешко видит его возбужден­ное и от этого немного жесткое лицо. Удивительное лицо!.. Когда Сымон возбужден, он много теряет в своей привле­кательности.

— Вот, от Веры Васильевны... Ксива, по-нашему.

— Прочитай.

Улыбка — как искра.

— «Рыгор Пилипович! Присоединяюсь к Сымоновой просьбе. Его протеже решила появиться в свете. Лучше, если эта девчонка придет в театр вместе со мной. Но об этом мы подумали поздно. Помочь можете только вы. Разрешите Сымону воспользоваться вашей машиной, он заедет за своей Люульеттой, а по пути захватит и меня. От вас до театра три минуты... Значит, я нас жду в театре в двадцать пять?»

Наконец запонка застегнута.

— Об этом можно было бы подумать загодя, — говорит Рыгор Пилипович, но довольно мягко: «ксива» — какое смешное слово! — это «ксива» сглаживает неприятное чувство. Он надеется — сегодня он отважится сказать Вере, что их дружба должна завершиться логическим концом. Все будет этому благоприятствовать: и театр, и вино, и удивительное представление, которое поставил «князь». Одна любовь правит миром! — девиз спектакля.

— Хорошо,— улыбается себе в зеркало Рыгор Пилипович. — Можешь брать машину...

Сымон кладет записку на стол, на минуту задерживает­ся возле стола, и вот он уже возле дверей. Счастливый Сы­мон, в его возрасте любовь — крылатая радость, а вот ему, Терешко, труднее... Труднее сохранить достоинство и не показать перед женщиной своего трагического одиноче­ства, не вызвать жалости...