Трудная година - [39]

Вот именно в эту «святая святых» и был приглашен Рыгор Пилицович Терешко, прибывший утром в свое учреждение. Его предупредили, что «высокая особа», лич­ный представитель Розенберга, выразила желание встре­титься с ним. Со смешанным чувством тревоги и гордости поднимался Терешко по широкой лестнице этого наводив­шего страх здания, стараясь ступать как можно более спо­койно, с должной выдержкой. Но маленькая худощавая его фигура выглядела на этих широких лестницах, среди этих огромных толстомясых часовых как бы еще меньше.

С Терешко творилось нечто прелюбопытное: в душе он стремился сохранить хоть внешнюю независимость, голо­ва же, вопреки этому стремлению, вбиралась в плечи, а плечи имели тенденцию сокращать свой размах, будто крылья у мотылька, когда тот замирает, присев отдохнуть. Терешко как раз и силился выровнять линию плеч, но они упорно свертывались, как мотыльковы крылья, и от этого по пиджаку, черному, немного великоватому, все время как бы пробегала конвульсия.

В приемной его встретил «князь» (теперь можно на­звать его имя — «князь» Милкин), одетый в некое подобие фрака.

— От нас будут требовать чрезвычайных усилий,— прошептал в Терешково ухо «князь», обдавая его слю­ной.— Вы, коллега, не возражайте. Я хозяев знаю, служу давно. Одно дело — требовать, другое — выполнять. Еще день, еще месяц, еще год, нам лишь бы прожить, а там они обойдутся и без нас.

— За мной стоит мой народ,— с подчеркнутым пафо­сом произнес Терешко, чтобы сбить фамильярный тон «князя».— Я должен позаботиться о нем, о его культу­ре... о его величии...

— Народ? — у Милкина от удивления совсем отвисла толстая нижняя губа, мокрая, жадная на лакомства.— Народ — это я и мои мальчики, о которых я должен за­ботиться, пока есть силы. Народ! — Он, наверное, зашел­ся бы от смеха, если бы был в другом месте.— Вы ему нужны, как мертвому припарки.

Перед ними вырос чисто выбритый, надушенный, весь подтянутый Рихтер, блистающий шикарными сапогами и довольным, каким-то глянцевым лицом.

— Прошу...

Они вошли в кабинет «высокой особы». Оберст фон Гельмут, начальник гестапо Фихтенбауер — наиболее влиятельные в городе люди — стояли так, как стоят сол­даты по команде «смирно», оба высокие, длинноногие. Их фигуры чем-то походили на сигары. За большим столом (именно он сначала бросался в глаза) на стуле с прямой спинкой сидело что-то до того миниатюрное и с виду сим­патичное, что у Терешко даже шевельнулась смешная мысль — «маскарад»! Личный представитель Розенберга, в костюме, который нельзя было назвать ни военным, ни гражданским, без всяких регалий и других явных отличий его воинской принадлежности, был и вправду очень не­высок ростом, лицо у него было розовое, с бледно-голубы­ми глазами, которые, казалось, изливали на того, к кому был обращен взгляд, не меньше, как благоволение. Свет­ловолосый, розовощекий, голубоглазый, он был идеаль­ным образом Валентина, если бы вышел немного ростом.

— Приятно познакомиться,— голосом Валентина встретил он Терешко и Милкина, однако сесть не предло­жил.— Пригласите и господина Рудольфа.

Терешко покосился на двери. Да, он не ошибся — вслед за Рихтером в комнату вошел «батька Рудольф», которого Рыгор Пилипович видел всего один раз, когда тот начинал свою карьеру. Тогда это был исхудалый человек с голод­ными, глубоко запавшими глазами, и о себе он тогда ска­зал коротко. «По профессии — «тихушник», но годы выхо­дят». Его отыскал Сымон, они познакомились где-то в тюрьме или в лагере. В гестапо дали ему директиву — собрать банду и под видом партизанского отряда действовать так, чтобы всячески компрометировать настоящих партизан и срывать их мероприятия. Терешко же дал «свою программу» — выяснить, насколько популярна сре­ди населения (крестьянства) идея «белорусского сепара­тизма», пропагандировать ее. Немцы платили «пану Рудольфу», и их директивы он выполнял охотно и доста­точно успешно. Что же касается Терешковой «програм­мы», то, обязанный Терешко лишь «протекцией», он просто забыл о ней. Что значит для такого человека благо­дарность, если есть более сильный магнит — сытая жизнь? Правда, в первое время Рудольф не отказывался от «прокламаций», которые писались в Терешковом «бю­ро пропаганды», но потом решил, что хватит, «рассчитал­ся», и произведения эти перестали доходить до деревни. Рудольф «совершал рейды» по деревням и селам области, и там, где еще не знали, с кем имеют дело, доверчивые люди попадались ему на крючок. Он выведывал все, что можно было выведать, о бывших активистах, молодчики из его банды вылавливали их и расстреливали. Но на первом месте стояли разбой и насилие. И когда, после очередного налета на деревню, «батьку» окружали хму­рые толпы крестьян, он говорил, обращаясь к ним, при­мерно следующее:

— Вы недовольны тем, что мои хлопцы порезали у вас коров и переспали с вашими дочками? Если мы этого не сделаем, сделают немцы. Да еще не так и не столько. По­терпите! Мы, партизаны, выловим всех евреев и коммуни­стов, которые попрятались среди вас и из-за которых и пришли на нашу землю немцы, а потом ударим по нем­цам. А чтобы вы знали, что вас ожидает, когда немцы возьмут верх над коммунистами или наоборот, запомните этих зарезанных коров, расстрелянных людей и изнаси­лованных женщин...