Трубадуры, труверы, миннезингеры - [59]
Прекрасная иллюстрация к словам «слишком долгое время я был бедняком против своей воли» следующее грациозное стихотворение:
В таком же игривом тоне составлено и его завещание. Свое несчастие он оставляет людям, исполненным ненависти и зависти; свою печаль — лжецам; свое безумие — тем, кто любит неискренно, а женщинам — томление по сердечной любви. Он делит все заблаговременно, чтобы наследники не поссорились между собой.
Впрочем, лучшие его стихи проникнуты меланхолией. В них основным тоном звучит убеждение в суетности всего земного.
Умер Вальтер фон дер Фогельвейде, вероятно, вскоре после 1230 года. Место его вечного упокоения в саду Вюрцбургской соборной церкви, поддеревом, из-под ветвей которого разлетались по всему саду соловьиные песни. С его могилой связана прекрасная легенда. Будто бы поэт, любивший природу и резвых пташек, завещал, чтобы на его могильный камень насыпали пшеничные зерна и ставили воду для птиц, для чего он просил сделать в камне четыре углубления. И долгое время память великого певца свято чтилась, и птички каждый день находили на его могиле обильную пищу. Но в XV столетии капитул собора нашел более удобным потреблять эти зерна самому, сделав изменение в завещании Вальтера фон дер Фогельвейде, и в годовщину смерти певца каноникам стали раздавать пшеничные хлебы[139]. Сад, в котором был похоронен поэт, окружили крытыми галереями и высекли здесь эпитафию, написанную латинскими стихами:
Вольфрам фон Эшенбах
Если произведения лирического поэта тесно сплетаются с его жизнью, с его личными взглядами и чувствованиями, то эпические произведения почти совершенно заслоняют от наших взоров образ самого певца. Творец эпического произведения, создавая его, сам становится на место читателя или слушателя. Он смотрит на свое создание, как смотрит на него посторонний. Перед ним проносятся волшебной вереницей лица и события, но они как будто чужды ему, как будто не созданы его собственным мозгом. Он созерцает их и точно записывает все свои поэтические видения, и только.
Но Вольфрам фон Эшенбах был слишком живой, слишком пылкой натурой для того, чтобы сделаться эпиком в полном смысле этого слова. Его эпос слишком субъективен, в нем ярко отразилась личность самого поэта. Он не может быть спокойным созерцателем своих же собственных созданий и беспристрастным рассказчиком всего им виденного. Он вступает в среду своих персонажей, беседует с ними, сам живет среди них. Порой он потешается над ними, как потешался бы, без сомнения, над живыми существами. Его юмор неподделен; он бьет неудержимо, как ключевая струя; он не останавливается ни перед кем. Он сравнивает стройный стан прекрасной дамы с зайцем, протянутым на вертеле; об одном рыцаре, плакавшем от радости, он говорит, что глаза его не годились бы никуда в качестве колодцев, так как не удерживают в себе воды.
