Трубадуры, труверы, миннезингеры - [22]

Он был беспокойным и заносчивым человеком, никогда не вымирающим типом забияки. Нам кажется, мы не ошибемся, если скажем, что Бертран де Борн, трубадур второй половины XII и начала XIII века, был ближайшим родственником по духу знаменитому французскому дуэлисту и писателю XVII века — Сирано де Бержераку. Что касается его служения дамам, почти все сводилось в этом деле к чисто материальной стороне. Все эти Матильды, Гюискарды, Цимбелины, Элизы, Агнессы и, без сомнения, многие другие привлекали его своими внешними качествами и преимуществами. Избранная дама не должна была быть кокеткой, не должна ослепляться ни богатством, ни могуществом своего избранника; большой заслугой является умение вести остроумную беседу, умение отвечать, как следует, на вопросы и т. п. Одним словом, все это — те добродетели, которые обусловливались куртуазией.

По своим понятиям Бертран де Борн не возвышался над тем обществом, среди которого жил, он был истинным сыном своего века, плотью от плоти его и костью от костей его. Может быть, в этом и заключалась причина его необыкновенной популярности среди современников. Его песни разбирались нарасхват, но не всегда и не всем он давал их. Один жонглер обратился к Бертрану с просьбой написать для него песнь. В ответ Бертран написал стихотворение, набросав карикатурный портрет злополучного жонглера; у него — сиплый голос, он скорее каркает, чем поет; цвет его кожи настолько темен, что его можно принять за сарацина; он, Бертран, удивляется его просьбе, так как никогда не слышал о нем, и т. д. В песне, написанной по просьбе другого жонглера, он говорит следующее: «Я слышал много рассказов о вас; вы просите у меня песни, я хочу удовлетворить вас. Вы — лукавец: будучи, по существу, нищим, вы умеете придавать себе вид годного человека. Было бы, однако, лучше, если бы вы покончили с собой, чем жить состраданием других. Вы глупее овцы, и больше доставит всем удовольствия слушать ворону или хрюкающую свинью, чем вас. Вы молоды, высоки ростом и корчите из себя мужественного человека, но даже в тех случаях, когда заяц становится львом, вы — трус, существо бесполезное и совершенно не обладающее силой сопротивления… Даже между негодяями вас считают за ненадежного человека, так как каждый из обозных погонщиков решится на битву скорее, чем вы. Но где только вы заслышите запах жареной баранины, вы бежите туда скорее, чем на палисады и окопы, и самые большие почки поглощаете в один или два приема».

Бертран де Борн лишен сострадания. Так как крестьяне ведут постоянную борьбу со знатью, то ему доставляет, по его словам, величайшее наслаждение видеть их в самой глубокой нужде. Мужик живет, как свинья, пока пребывает в окружающей его среде; когда же он разбогатеет, в нем развивается величайшее самомнение, а потому и следует держать пустым его корыто. Кто не держит мужика в ежовых рукавицах, тот поддерживает в нем его упрямство, а потому его всегда следует гнуть; когда он чувствует себя в безопасности, нет равного ему р подлости. В своем озлоблении против крестьян трубадур доходит до того, что считает непростительной слабостью жалеть крестьянина, если он сломает себе руку или ногу или подвергнется какому-нибудь несчастью.

Мы не поставим только что высказанный взгляд в особую вину Бертрану де Борну. Он далеко не представлял в этом отношении исключения. Припомним следующие слова Грановского[58]: «В средневековой Европе не было народов в настоящем смысле слова, а были враждебные между собой сословия, начало которых восходит к эпохе распадения Западной Римской империи и занятия ее областей германскими племенами. Из пришельцев образовались почти исключительно высшие, из покоренного или туземного населения — низшие классы новых государств. Насильственное основание этих государств провело резкую черту между их составными частями. Граждане французской общины принимали к сердцу дела немецких или итальянских городов, но у них не было почти никаких общих интересов с феодальной аристократией собственного края. В свою очередь барон редко унижал себя сознанием, что в городе живут его соотечественники. Он стоял неизмеримо выше их и едва ли с большим высокомерием смотрел на беззащитного и бесправного виллана»[59]. Так подготавливалась веками та почва, на которой выросла страшная Жакерия[60].

Бертран порицал и свою братию — баронов. Но за что? За чрезмерное увлечение тем, что и они, и он сам считали рыцарскими добродетелями, а главным образом — за бесконечные турниры, за безмерную любовь к постройкам, за обжорство и т. д. Забывая о себе, он порицает своих современников за сварливость, за готовность броситься в феодальную войну по всякому ничтожному поводу.

Вглядевшись в личность Бертрана, мы не станем бросать в него каменьями, но воздержимся и от желания отыскивать в нем какие-то особенно благородные чувства. Истина где-то посередине. Бертран был не хуже, но и не лучше своих современников. Он был заурядным французским феодалом XII века, отличаясь от большинства только поэтическим дарованием, а может быть, и своей исключительной страстью ко всяким военным предприятиям, кроме крестоносных.