Тройное Дно - [10]

Было ему сорок два года, а по совести — больше, так как за прожитое нынче следовало бы давать по два или даже три за год, и на грядущем подведении итогов, возможно, так и будет, а пока он сидел между новостройкой, которая стала вдруг незавершенкой, и лесом и пересчитывал наличные деньги, которых оказалось сто шесть тысяч восемьдесят пять рублей. Он встал, вернулся на остановку, дождался автобуса, проехал на нем несколько остановок до ближайшего гастронома, так как ларьков здесь не обнаруживалось в пределах прямой видимости, и купил два основательных полиэтиленовых пакета, к счастью оказавшихся в наличии среди всяких мелочей, прижившихся в витрине, перочинный нож за двадцать тысяч со многими лезвиями, штопором, красной рукояткой. То есть приятный во всех отношениях.

Потом он оказался в том самом автобусе, в котором прибыл сюда несколько ранее. Водитель узнал его и, высунувшись из кабины, долго глядел вслед, запоминал.

Счастливо на этот раз миновав индустриальный оазис, Зверев вошел в лес, а войдя, понял, что все уже забыл. Он не помнил, где и что растет, какие они, моховики и чернушки. Он совершенно не ощущал леса и не знал, куда нужно идти. Постепенно все же освоился, пошли грибы — сыроежки, козлята, волнушки. Когда обнаружилась опеночная копешка, лес стал ему уже совершенно родным. Только вот было удивительно, что никто не слонялся здесь, не перекликался, не появлялся бесшумно слева или справа. Скоро пакет был полон, раздулся, ручки натянулись — и это было приятно. Тогда он расправил второй пакет и пошел себе дальше, оказался на болоте, промочил ноги и вконец испачкал брюки. Вскоре класть грибы было уже некуда. Тогда он вернулся на бетонку. Через полкилометра попался указатель, и оказалось, что до городской черты семь километров, и тогда он зачем-то пошел в обратную от города сторону.

Болотная грязь на брюках и летних туфлях с дырочками подсохла, но носки были мокры, и ступни чесались. Тогда он сел на обочине, разулся, снял носки, отжал, вытряхнул иглы и листья, надел опять, обулся и зашагал снова. Добыча его порядком оттягивала руки, и время от времени он останавливался и отдыхал. Пройдя еще километра три, снял галстук, сунул в карман.

Рядом с автозаправочной станцией процветало кафе-стекляшка с одиозным названием «Эммануэль». Комбинат счастья у дороги. И уже не свирели и дудки, а постылая радиопрограмма, разносившаяся из транзистора на стойке, стала для него музыкой этого мига, но музыкой чужой и натужной. Любопытные обитатели стекляшки слушали последние известия и желали знать новости по делу артистов. Сейчас это был главный предмет разговоров везде и всюду. Зверев выпил фужер водки и съел одну за другой две пиццы, горячие и сочные. Потом вышел на шоссе и стал думать о возвращении. Он проголосовал несколько раз, пока не был подброшен до кольца автобуса попутным «МАЗом».

Потихоньку накатывал вечер. Хуже всего было то, что Звереву было несколько затруднительно появляться дома в таком виде, с грибами этими несчастными. В доме проживало еще несколько семей сотрудников его конторы.

Он оставил пакеты на дороге и попробовал уйти, но все же остановился в отдалении. Тогда из мутной зыби небытия материализовался алкаш, такой, каких раньше рисовали на карикатурах, а теперь засовестились. Ханурик огляделся, взял бесхозный товар, пошел. Зверев догнал несуразного и несчастного человека, отобрал свои грибы, вернулся, сел на скамью. Они лежали рядом и исходили тайными соками. Он закрыл глаза. И опять увидел травы, листья, коренья, стволы. Тогда встал, взял свою криминальную ношу и опять пошел абы куда.

* * *

— Не угостите папироской, товарищ следователь?

Корреспондентке этой было лет тридцать, но выглядела она гораздо моложе. Года полтора назад она брала у него интервью к празднику. Вроде бы не дура, припомнил он.

— Можете звать меня Юрой, — разрешил он.

— Если вы помните, то я Гражина.

— А по отчеству? Я не припомню.

— Гражина Никодимовна.

— Правда, что ли? — искренне удивился Зверев.

— Про меня в университете один поэт сочинил:

Преступно проступая сквозь исподнее,

Толкует про далекую Японию

Секретное оружие трущоб —

Гражина Никодимовна Стручок.

Зверев смеялся долго и от души.

— У вас отгул сегодня?

— У меня следственный эксперимент.

— Хотите, погуляем немного?

— Почему бы и нет? — обрадовался Зверев отсрочке исполнения своего приговора, и совершенно напрасно…

— Тогда пойдем в путь, мой пилигрим, увидим сады Эдема и оранжевое небо.

— Я про Магазинника ничего не скажу. И дело у нас забрали, — поспешил объявить Зверев.

— А уголовная хроника теперь не моя работа. Я теперь другая.

— Ну вот и славно.

Она взяла у него половину ноши и повела в эти самые сады. Через некоторое время, миновав какие-то огороды, она гордо взошла на крыльцо нежилого с виду дома и открыла дверь ключом. Потом и вторая дверь, тайная и основательная, открылась. Щелкнул выключатель. В доме ничего не было. Только стены, потолок, окно, печь. Впрочем, все подметено и выбелено. Так как Зверев изрядно устал, то сел прямо на пол. О брюках уже давно и думать не следовало.

— Это мой дом. Частная собственность. Наследство. Посиди покуда. А вообще растопи-ка печь. Я сейчас, — проболтала Гражина Никодимовна и умчалась. В окно он увидел, как она перемахнула через свой огород об одной сотке, где произрастал минимум хозяйственных культур. Он постоял у окна, не понимая, хорошо ему сейчас или плохо, потом вышел во двор, где нашел щепки, палки, газету, ветошку, два полена березовых, а возвращаясь в дом — удивился, как это все близко от многоэтажек, которые возвышались неподалеку, зажигали потихоньку свои посадочные огни.