Тройная игра - [51]

Как бы то ни было, Миша уяснил то, что хотел: как Разумовский выглядит и когда предположительно уезжает. Дальнейшее было делом техники: делая вид, что идет искать комнату номер три, он попрощался с Леночкой и, не мешкая, вышел на улицу, к своей машине. «Честное слово, — думал Михаил, — не был бы специалистом по уголовщине — пошел бы прямо сейчас бить Сеньке рожу: какого дьявола навел на ни в чем не повинного бизнесмена, зачем придумал эту байку насчет того, что этот Разумовский — вор в законе?.. Да он такой же вор в законе, как я — принцесса Диана…»

16

Ей долго еще казалось, что она смотрит какое-то захватывающее кино про Золушку: вот жила себе поживала девочка с окраины, у которой ничего не было, кроме доброго сердца, а потом она встретила своего принца, и все у нее стало… Ее принц, Игорь, — это было самое прекрасное, самое на свете замечательное из того, что могла подарить ей жизнь. Она иной раз словно нечаянно трогала его — «мой»! Стараясь не надоесть, осторожно ластилась, еще раз проверяя: «Неужели же мой?» А вот эта сильная рука, что иной раз постукивает по столу в такт его словам — она чья?… Что он, кстати, говорит? А, неважно… И еще вот эта замечательная складочка у края губ… так и хочется ее поцеловать. И вот эту мужественную ямочку на донышке подбородка — тоже… Ух, прямо съела бы!

Она не выдерживала, тянулась к нему, чтобы прижаться губами к этой ямочке, но он встречал ее губы своими, и получалось совсем не то, что она хотела, но все равно замечательно, и даже еще лучше… Ах, боже мой, пусть так будет всегда!

А уж если она ненароком вспоминала о том, что ей пришлось испытывать ночью, она с головы до ног заливалась румянцем стыда. И неважно, где это происходило — у него ли в машине, в метро ли, на работе, она неисправимо покрывалась румянцем. «Стыд-то какой!» — счастливо думала она, трогая горящие пунцовые щеки. Это была кабала, это была казнь, а она была обречена на вечное рабство — ведь даже и подумать невозможно, что кто-то другой способен доставить ей такое же безумное счастье…

Она жила у него в этом счастливом бреду уже месяц. Охранники менялись, но теперь ее узнавали уже все, и ей даже казалось, что не просто узнают, а как бы выделяют из других жильцов, относятся к ней как-то особенно доброжелательно — каждый из них улыбался, старался переброситься с ней несколькими шутливыми словами. Но в какой-то момент она перестала этому умиляться — ей начало казаться, что дело здесь не в доброжелательстве, а в том, что охранники тоже как бы смотрят свое кино: богатый, не очень молодой красавец и наглая девчонка, подобравшаяся к нему через постель и пытающаяся его на себе женить. Небось даже пари заключали: женится он на ней или не женится… Только того самого Федоровича она не могла подозревать в таком коварстве — уж очень он был простодушен и искренен.

К слову сказать, о женитьбе Игорь больше не говорил, и мучимая сомнениями Лена — уж чего-чего, а навязываться ему она никак не собиралась, — решилась все же вернуться к себе, в родительский дом. Но он, угадав ее приготовления, сказал, взяв за плечи и глядя прямо в глаза:

— Я тебя понимаю, Лена. Но разве тебе — вот просто так — со мной плохо? Я хочу, чтобы ты поняла, котенок: у меня сейчас очень трудные времена. И я совсем не хотел бы навлекать на тебя те молнии, которые должны бить только в меня, понимаешь?.. Э, да откуда ж тебе, девочке, понять… — И столько берущей за душу грусти было в его голосе, в его глазах. — Ну, может, так тебе будет хоть чуток спокойнее: я составил завещание… — И резко оборвал себя на полуслове: — Ты чего испугалась? О, господи! Что ты ревешь, я ж ничего еще даже не успел сказать! Если хочешь знать, американцы вон первое завещание чуть ли не в двадцать лет составляют, обычное дело… Так вот, все, что у меня есть, я отписываю тебе, понимаешь? Успеем мы с тобой пожениться, не успеем — все равно все будет твое. Так что теперь тебе меня даже выгодно убить…

Такой, значит, юмор. Вот теперь она точно уйти от него не могла. Дело было не только в завещании. Дело было в той тревоге, которую она услышала за его словами. Он вроде шутил, вроде подтрунивал над собой, над тем, что передает ей имущество, а от всего этого явственно веяло какой-то бедой, в которой она ничем помочь ему не могла. Но все равно — какая она будет любящая девушка, женщина, если способна бросить любимого в такую минуту?

За это время она так и не привыкла считать себя хозяйкой этой огромной квартиры. Ей, никогда толком не знавшей собственного жилья, ужасно хотелось, чтобы квартира стала, что называется, образцово-показательной, чтобы и ему нравилось, и всякий, кто к нему придет в гости, тоже отмечал бы: «А хозяйка-то у него ничего, в порядке». Лена не отдавала себе отчета, но это был ее лишний шанс на победу, и она то и дело что-то протирала, пылесосила, гладила, наводила марафет — все время находилась работа по дому, и в этом тоже было ее женское счастье. А он этого не понимал, ему все казалось, что ей это в тягость, что ей скучно, что ее надо развлекать, и все говорил, если видел, что она опять с тряпкой: