Тройка - [77]

О, я знаю, что скажут обезьяны. Они скажут, что люди могли доверить мне должность Лорд-канцлера Зоопарка только в шутку, потому что меня зовут так же, как библейского Ноя. Но спрашивается, с чего придет в голову умирающим шутить подобным образом?

Я отнеслась к своим обязанностям очень серьезно. Я выполняла определенную работу, ежедневно и неукоснительно. На моем попечении оставался большой корабль, потерпевший крушение, и мой долг был остаться живой. Живой и спящей.

Моей обязанностью было спать целый день в этой вонючей и прокисшей атмосфере, потому что таким образом сохранялось большее количество кислорода. Кроме того, мне приходилось все время усмирять боль в ноющих зубах, страдать от дизентерии и потери своих сородичей и поддерживать в себе решимость спать дальше.

Я была последним слоном на земле, и от голода постоянно грызла нейлоновые веревки моего гамака. Голод одинаков для всех животных. Голод может быть бездонным. Гнусные шакалы съели мою жену. Ну наверное, голод одинаково мучит и шакалов и слонов.

Почему-то, Алекс, я в своих снах всегда оказываюсь чудовищем. Ведь я чудовище, да? Всегда чудовище, всегда страдаю — либо от одиночества, либо от голода, либо от паралича. Почему так происходит со мной, а, Алекс? Как ты думаешь?

Я открыла один глаз. Тусклый свет, запах разложения. А у меня на глазу ячмень.

С трудом я вылезла из гамака — спустила одну ногу, потом вторую, потом третью. Потом по холодному сухому бетонному полу потащилась к своей кормушке.

Вокруг остервенело жужжали мухи. Жуки-олени, навозники… Эти-то что едят? Дерьмо, вот что! Они едят дерьмо и становятся жирными. Морские водоросли должны были оказывать тот же эффект, но животные от них передохли. Чертовы дезертиры!

Подняв кверху запаршивевший хобот, я протерла глаза. Вокруг раздавались обычные утренние звуки — звон водяной струи по дну металлического ведра, пение птиц, хриплое рычание собак…

Подойдя к поилке, я выпила немного холодной подтухшей воды. От нее опять заломило зубы.

Я потянула за веревку, которая включала лампочку. Свет ослепил меня.

Да, теперь вымирание — это только дело времени. После того как люди ушли из этого ими же отравленного мира, что можем здесь сделать мы, животные? Мы нахлебники, потерявшие хозяина, и потонем в собственных нечистотах.

Я поплелась в тот угол, где висит мое распятие. Раньше я носила его на шее, но чертовы обезьяны стащили веревку. Я рухнула на колени на сырую солому, сделала поклон хоботом и взмолилась Иисусу Смиренному об освобождении. И перед Богом я прокляла имя Человек. Этих мерзких обезьян я тоже прокляла.

Бредя на опухших ногах, я доплелась до ворот хлева и ступила на металлическую решетку, как на пожарной лестнице, подвешенную на цепях в центральной шахте ковчега. Ее подвесили, потому что все плоские поверхности были загажены голубиным пометом. Голубей по-прежнему было множество.

От моего веса цепи зазвенели. Где-то послышался визг свиньи. Я начала спускаться по спиральной лестнице с верхней палубы вниз. Вокруг громоздились многоэтажные клетушки, забитые догнивающими подстилками, пустыми ведрами, разлагающимися костями. Если вы сметаете мусор с верхнего этажа, он ведь падает на нижний.

Маленький воробей, отчаянно заработав крылышками, взлетел вверх и сел на перила верхней палубы. Огромный толстый голубь полетел следом и приземлился рядом на перила. Воробьишка тут же перелетел на другое место. Птичка знает, что у толстяка на уме! Воспроизведение. Некоторые мужские особи никогда не могут остановиться.

Я спустилась на уровень, где сидела моя рабыня. Здесь я держала последнее дитя человеческое. Дрессировщики когда-то запирали здесь собак. Ее звали Айви. Я сохранила негоднице жизнь, потому что она была мне полезна. Большая часть оборудования лаборатории требовала ручного управления. У меня были только ноги, вот я и приспособила в помощницы Айви.

Девчонка построила себе укрытие внутри конуры из проволоки, черного пластика и прямоугольных ржавых металлических каркасов. Стоя снаружи псарни, я могла слышать ее запах. Сопливая грязная приматка. Сквозь крышу конуры просачивался дым. Я тысячу раз предупреждала ее, чтобы она не разводила здесь огонь. Люди абсолютно неуправляемые создания.

Я позвала ее. Она выползла на четвереньках из укрытия в грязных лохмотьях, недовольно косясь в мою сторону. Цепи, которыми были скованы ее ноги, волочились за ней по земле.

— Иди со мной, — приказала я ей.

Я заставила ее идти впереди, чтобы она не вздумала увиливать от работы. Мы пришли к стальной двери биолаборатории.

— Открывай.

Айви повернула замок и толкнула дверь.

— Входи, — сказала я.

Хотя в целом ковчег был адской помойкой, но в моей лаборатории царил образцовый порядок. Это был мой храм. Тут стояли рабочие скамьи, покрытые черным шифером, белые эмалированные рукомойники, медные вентили сверкали на бунзеновских горелках. У стенных переборок возвышались ряды полок. На одних хранились химикалии. На других стояли аквариумы, террариумы, клетки. Кроме того, ящики с чашками Петри, микроскопами, бобинами с видеопленкой. Были там и банки с формальдегидом и мертвыми телами внутри, снаружи помеченные пластиковыми этикетками. Крючковатые надписи на этикетках были выведены фиолетовыми чернилами. «Последний карп». «Последний головастик». Были там и коробки с жуками, приколотыми тонкими черными булавками, коробки с перьями павлина, коробки с челюстями оцелота. Ископаемые.