Тройка - [75]

Ее лицо и шея расплавлялись на ходу и стекали вниз каплями, как расплавленный воск со свечи. И все люди в автобусе тоже плавились. Ухо матери скользнуло вниз по шее. Кожа ее ребенка свисала клочьями.

И никто из них ни о чем не беспокоился. Никто не бежал в ужасе в сторону больницы. Я дотронулась рукой до своего лица. Посмотрела на свои собственные руки. Все было на месте. Я не плавилась.

Я остановила мать с ребенком, когда они проходили мимо меня. На ней был завитой коричневый парик и густой слой макияжа. Одна из ног ребенка была в розовом ботиночке, другой ноги не было…

— Извините, — обратилась я к ней. — Я только что приехала сюда. Вы не объясните мне, что происходит?

— Что вы имеете в виду? — спросила она.

Мне было как-то неудобно говорить о ее расплавленном теле, поэтому я спросила о том, что происходит с небом.

— А что с небом? — переспросила она, нетерпеливо притоптывая ногой. — Здесь оно всегда такое. Разве что-то не так?

Я опять попыталась:

— Но что произошло с вашим лицом, с вашими руками, с вашим ребенком?

Она бросила взгляд на дитя, нахмурилась и посмотрела на свои руки.

— Здесь все так выглядят, — ответила она мне, — все.

Я попыталась вновь:

— Но вам не больно?

— Нет, мы все пьем лекарства. И вы тоже будете пить.

Я пошла прочь. Прогулялась по улице. Посмотрела на свое отражение в стекле обувного магазина. Я была красивой мексиканкой в простом черном платье и с ниткой жемчуга на шее. Ржавое небо придавало моим черным волосам медный оттенок.

Почему же у меня иммунитет, интересно знать? Мое тело реально или нет? А вдруг я какая-то ходячая кукла из пластмассы? И мои глаза — просто крашеные стекляшки. Я надавила ногтями на щеку. Интересно, пойдет ли кровь?

Какой-то человек остановился и вытаращился на меня. Человек с гуманоидной головой. Наверное, я веду себя как сумасшедшая. Я поспешила отойти. Все, мимо кого я проходила, были наполовину разрушены. Я попыталась сохранить разум.

Mirame! Como llegue aqui?[10]

Потом я стояла на крыше здания, высоко над улицами. Мне были видны крыши окружающих домов. С измученного неба донеслось предупреждающее ворчание грома. Грозовые тучи строили свои ряды надо мной. Все в воздухе замерло.

Сухой дождь обрушился на город. С неба шел дождь. Дождь из мусора. Спичечные коробки, жевательные резинки, сигареты, газеты, листья салата… Опрокинулась мусорная корзина неба.

Я прошла до конца крыши и посмотрела вниз на другую сторону улицы. Автомобили включили фары. Полицейский вытащил пластиковый мешок из кармана синего мундира. Полицейский с телом краба, точно такой же, как на Юкатане. Гринго, наверное, импортируют наших полицейских. Мусор все сыпался и сыпался.

У моих ног образовалась целая куча шелестящего мусора. Шквал ветра бросился на него, подхватил, понес с крыши вниз.

Внизу мертвые люди шли по своим делам, под дождем из мусора, расплавляясь на ходу в своем городе мертвых.

Я начала петь. Это не была песня, в ней не было слов. Я просто пела сердцем. Не для мертвых внизу и не для себя самой. Я пела песню о разлуке, о печали, о гневе. Мне будет не хватать моей печали. И мой гнев поддерживал меня на протяжении столетий. Но сейчас, когда я хотела улететь из этого города, я не могла вынести тяжесть печали и гнева на своих плечах. Мне надо протиснуться сквозь игольное ушко. Я не могу ничего взять с собой. Даже свое сумасшествие. Его тоже придется оставить.

Я не могу думать о вас двоих. Мне надо думать об игольном ушке, понимаете? И я пела, чтобы отвлечь свое сердце. Мое бедное сердце желало остаться позади, с Наоми, с моим сумасшествием. Но я не выживу без сердца.

Пивные банки и бутылки начали обрушиваться на крышу. Бутылки разбивались о толевое покрытие и оборачивались надкрыльями. Город затопил мусор. Завтра он будет погребен без следа.

Самка попугая появилась из-за туч. Ее перья были зеленого, красного и желтого цвета. Она сделала круг и внезапно стремительно спикировала на меня. Я подняла руку, чтобы защитить лицо. Попугаиха приземлилась на мое запястье. У нее были черные блестящие глаза. Край ее клюва был сильно стерт.

Она наклонила голову и внимательно посмотрела на меня.

— Повтори свою мольбу, — сказала попугаиха. В этих интонациях мне почудилось что-то очень хорошо знакомое. — Повтори свою мольбу.

— Мою мольбу?

— Да, мольбу, — сказала старая попугаиха. — Не уставай молить судьбу и повторяй свою мольбу, ведь ты желаешь драться, не думая сдаваться.

— Не могли бы вы меня отсюда забрать? — спросила я. — В какое-нибудь другое место?

— Повтори мольбу на закате дня! Повтори мольбу на закате дня!

Тут попугаиха расправила крылья, слетела с моей руки, и через мгновение передо мной на крыше стояла женщина. Это была индианка в сари из белого шелка. На груде мусора стояла босая индианка, на лбу ее виделся знак касты дравидов, в носу висело золотое колечко. У нее были такие же длинные черные волосы, как у меня. Она, улыбаясь, пожала мне руку. Когда она улыбнулась, ее зубы в темноте сверкнули голубым, глаза смотрели на меня с невыразимым состраданием и безграничной добротой.

— Ева, — обратилась она ко мне, голос у нее был как у попугая. — Ты готова идти?