Троянская тайна - [2]

Впрочем, он немедленно забыл о странном поведении гостя, вновь переключив свое внимание на холст. Этюд был подлинный, бесспорно, но вот его состояние...

– Состояние отличное, – повторил гость, скрещивая руки на груди и закидывая ногу на ногу, как будто разрешение курить означало приглашение быть как дома. – Прямо как из магазина. Будете брать?

Андронов поморщился: он не привык, чтобы о живописных полотнах говорили, как о подержанных автомобилях. Личность гостя с каждой минутой казалась ему все более странной и подозрительной. Да и состояние холста...

– Состояние, – задумчиво проговорил Андронов, по привычке ероша волосы. – Должен вам сказать, молодой человек, что состояние этюда мне, мягко говоря, не нравится.

– А в чем, собственно, дело? – слегка ощетинился посетитель. – Вы же сами говорите – подлинник, нигде не выставлялся, настоящий раритет... Что вам не нравится? Вы посмотрите, ведь ни единой трещинки!

Константин Ильич подавил вздох.

– Молодой человек, – сказал он терпеливо, – ведь вы, как я вижу, довольно далеки от живописи, не так ли?

Гость растянул бескровные губы в улыбке, не затронувшей его глаз и оттого больше напоминавшей гримасу.

– Шила в мешке не утаишь, – сказал он. – Да я ведь и не скрываю. Все равно вас на мякине не проведешь, так зачем пробовать?

Профессор не стал напоминать гостю о его неумелой лжи по поводу сигарет – лжи, которая по-прежнему беспокоила его, как беспокоит человека любое явление, не поддающееся логическому объяснению. Посетитель был не просто курящим, он относился к разряду заядлых курильщиков, и курить ему хотелось весьма и весьма. Но он почему-то предпочел воздержаться от курения, сказав первое, что пришло на ум. Почему? Боялся, что табачный дым как-то повредит картинам? По нему не скажешь... А может, боялся он чего-то другого? Например, оставить в пепельнице окурок... И руки он, между прочим, держит где угодно, но только не на дубовых подлокотниках кресла. Не хочет оставлять отпечатки пальцев?

"Паранойя – верный друг коллекционера", – будто наяву услышал он насмешливый голос дочери и снова, уже в который раз, напомнил себе, что гость пришел сюда не с улицы, а по рекомендации, заслуживающей всемерного доверия. А странности... Да не бывает никаких странностей! Бывают простые отклонения от общепринятых, усредненных норм поведения, каковые нормы суть лишенная смысла попытка причесать всех под одну гребенку и привести к общему знаменателю... Токарь-карусельщик с завода имени Кирова наверняка найдет множество странностей в поведении пожилого профессора-искусствоведа, а профессору, в свою очередь, покажется странным словарный запас слесаря-сантехника и его неумение правильно пользоваться ножом и вилкой. Так что странности в поведении – чепуха на постном масле. Но вот странное состояние этюда – дело другое, тут профессора Андронова, как верно подметил гость, на мякине не проведешь.

– Ну, так как? – спросил гость, меняя местами перекрещенные ноги. – Будете брать?

– Возможно, – рассеянно откликнулся Константин Ильич. – Но сначала скажите мне, если не секрет, откуда у вас этот этюд? Каково его происхождение?

– Нормальное происхождение, – спокойно и даже лениво, словно речь шла о мелочи, недостойной упоминания, ответил продавец. – Самое что ни на есть законное происхождение. По наследству достался. От бабушки.

– Вот это как раз и кажется мне сомнительным, – сказал профессор. – Вы уж не взыщите, но я человек прямой и привык называть вещи своими именами.

В голосе его отчетливо прозвучали металлические нотки, гладко выбритый подбородок вздернулся так, что стариковские складки на шее почти разгладились, но все это не произвело на гостя видимого впечатления.

– А что такое? – с ленцой удивился он. – Я в самом деле в этой вашей живописи ничего не смыслю, я больше по технической части – машины там и всякое такое... Вы объясните толком, что с этой картиной не так, мне ваших намеков все равно и за сто лет не понять. Нет, правда, – добавил он почти просительно после долгой паузы, в течение которой Андронов испытующе разглядывал его поверх очков, – в самом деле! Честное слово, я сейчас как та неграмотная бабка, которая раз в жизни заимела сто долларов, пошла их менять, а они липовые... Что не в порядке-то? Картина настоящая?

– Подлинная, – вздохнул Андронов и указательным пальцем подтолкнул очки кверху, водворив их на переносицу. – Но! Видите ли, друг мой, существует такой зверь, технологией живописи называется... Так вот, чтобы написать на холсте картину или, как в нашем с вами случае, этюд, требуется прежде всего натянуть этот самый холст на деревянный подрамник и закрепить его с помощью гвоздей или, скажем, кнопок... Вы улавливаете ход моей мысли?

– Секу помаленьку, – бодро ответил гость. – Бабка моя, царствие ей небесное, вышивать любила прямо-таки до смерти. Так она всегда тряпочку на пяльцы натягивала. Это ведь то же самое, верно? Только пяльцы круглые и без гвоздей...

– Совершенно верно! – обрадовался профессор, помимо собственной воли беря привычный тон преподавателя, дающего урок туповатому, но добросовестному студенту. Протянув здоровую руку, он снял со стены миниатюрный пейзажик и перевернул его, демонстрируя гостю обратную сторону. – Видите? Края холста, завернутые на подрамник, остались чистыми. Краска на них отсутствует, зато, если удалить гвозди, останутся, сами понимаете, дырочки... Так вот, теперь попытайтесь представить себе, как будет выглядеть данный пейзаж, если его аккуратно, бережно вынуть из рамы и снять с подрамника. Представили? А сейчас сравните с тем, что вы мне принесли.