Трость и свиток: инструментарий средневекового книгописца и его символико-аллегорическая интерпретация - [9]
На Руси для разлиновки бумажных листов употреблялась по преимуществу теракса (карамса)[104]. Впрочем, первое упоминание о ней относится лишь к XVI в., а до того, наряду с тераксой (а, возможно, и вместо нее), применяли линейку (или циркуль с цепочкой) и шильце (притупленное металлическое или костяное острие)[105]. Теракса, как правило, представляла собой хорошо выструганную доску 3-5 мм толщиной, в которой на расстоянии 1-3 см от ребер шилом проделывались небольшие парные отверстия; в отверстия продевалась толстая нить и для большей неподвижности приклеивалась к доске; затем готовую тераксу обычно покрывали тонким слоем воска. Достаточно было положить лист на тераксу, несколько раз провести по нему рукой, и на бумаге отпечатывалось необходимое количество строк. Другая разновидность тераксы имела вид обычной доски с нанесенными на нее на одинаковом расстоянии друг от друга параллельными надрезами: лист точно также прикладывался к рельефной поверхности, слегка продавливался, и на нем отпечатывались линии.
Мелькитские книгописцы, подобно арабо-мусульманским, пользовались приспособлением, весьма схожим с тераксой: они разлиновывали бумагу при помощи куска картона, проклеенного поперек шнурками, — на него клали лист бумаги и слегка надавливали[106]. Данный инструмент назывался misṭarah.
Эфиопские писцы размечали листы при помощи бамбуковой линейки и двух шил — тупого и острого: первым на листе выдавливались линии, а проколами от второго маркировались крайние концы строк, число которых всегда делалось нечетным, так как, по местному поверью, четное число строк могло принести несчастье хозяину книги[107].
Из других необходимых книгописцу инструментов следует упомянуть также ножик для очинки пера (греч. σμίλη, καλαμογλύφος; лат. scalprum librarium — перочинный нож); пемзу и губку, служившие для стирания ошибок и помарок; пюпитр, на котором обычно располагалась копируемая рукопись; различные палитры и раковины. Первое упоминание о «бритве книгочия» (ξυρόν) мы находим в Книге пророка Иеремии: Иер 36. 23. Что касается пюпитра, то его делали из дерева с добавлением незначительного количества металлических деталей. В самых общих чертах он представлял собой стойку, на которую крепилась конструкция, состоявшая из двух соединенных между собой плоскостей — данные плоскости можно было сводить под разными углами. Как правило, пюпитр крепился или приставлялся к рабочему столику, по совместительству шкафчику, который на миниатюрах чаще всего расположен справа от книгописца (обычно евангелиста). Симптоматично, что стойка пюпитра нередко изготовлялась в виде «вертикально вытянутого тулова рыбы — распространенного с древнейших времен христианского символа»[108]. В миниатюрных композициях книгописные инструменты нередко представлены уложенными в пеналы, часто распахнутые. Если дверца рабочего столика изображена открытой, то мы можем видеть располагающийся в нем инструментарий — всевозможные сосуды с чернилами и красками, каламы и т. п.
В России XX в. в обиход книгописцев (преимущественно старообрядцев), продолжавших заниматься изготовлением традиционных манускриптов, вошли ручки, цветные карандаши и фломастеры. Приготовляемые традиционным способом чернила были по большей части вытеснены промышленными. Многие рукописи создавались на линованной бумаге из школьных тетрадей, а для разметки нелинованных листов вместо тераксы часто пользовались карандашом и линейкой, хотя данный метод и является более трудоемким.
Итак, «по средневековым понятиям <…> за “внешним” смыслом таится другой, сокровенный»[109]. «Средневековый символ, — пишет А. Я. Гуревич, — выражал невидимое и умопостигаемое через видимое и материальное. Зримый мир находился в гармонии со своим архетипом (archetypus mundus). На этом основании считалось возможным помимо буквального, фактического понимания любого явления найти для него и символическое или мистическое толкование, раскрывающее тайны веры. Система символических толкований и аллегорических уподоблений служила средством всеобщей классификации разнообразнейших вещей и событий и соотнесения их с вечностью»[110]. В отличие от предшествующей ветхозаветной традиции, где письмена и писчие атрибуты обезличены и автономны, в христианстве калам, чернила, хартия и сама фигура Писца предельно антропоморфизируются и персонализируются, выступая главными участниками вселенского метакосмического акта. Если образ писца земного отсылает нас к образу Писца небесного, то калам — к копью сотника Лонгина, хартия и чернила — к Божественным Плоти и Крови, а чернильница — к соответствующим священным сосудам. Таковы главные «смысловые перспективы» письменных атрибутов в новозаветной книгописной традиции, в основе которой лежит не что иное, как символика евхаристической Жертвы.
