Тропы вечных тем: проза поэта - [200]

Ты не <на?> главном направленье.

— Да с кем ты хочешь воевать? Да где наш враг? Кто он?

— Везде! Он Сатана!

Расставшиеся с жизнью идут безопасным путём.

— Твой отпуск (10 дней) кончился, и ты на службе.

По службе вышло повышенье. Ты в офицеры произведён.

Навечно в списках полка.

— Я — отвлекающий десант?

— Я не на главном направленье?

*

А третий день мы назовём: Прогулки около засады.

*

3 день — пустили бутылку. На 6 приплыла.

6 день — пустили голубя — на 10 прилетел.

*

1. Дядя. [Денис]\Иван/ Фомич.

2. Племянник. [Лев] Зот.

3. Солдат. Десантник Виктор. Парашютист-десантник.

4. Артист. Модест.

5. Футболист Владлен.

6. Старик (он же бывший шахтёр) [Корней][Фатьян].

7. [Шахтёр] \Хлебороб/. Корнила.

8. Гармонист с ломом. [Фатьян] \Семён/. Сёмка.

9. Аида.

10. Раиса

*

Старик рассказывает о пути: верёвка, ущелье, гнездо орла. Верёвка подсечена ножом, скрипит.

— Хоть бы этот путь — со скрипом

Хотя б по этому пути, хотя б со скрипом, да отсюда!

*

Хлебороб выбрасывает из горящего самолёта зёрна горстями, чтоб не сгорели зря. Весной они прорастут зелёной дорожкой, которая укажет выход из ада.

СЕДЬМОЙ

Когда-то город лежал по одну сторону железной дороги, и с перрона можно было видеть открытую степь, пересечённую мелкой безымянной балкой, поросшей камышом, в которой утонуть было невозможно, разве что из упрямства. После того, как в ней утонул козёл, балка получила имя Козловой. Провинция растёт не ввысь, а вширь, и скоро людской избыток перехлестнул через железнодорожное полотно. Так у города, как у света, появилась «та» сторона — «Козлятка». Составляя часть целого, но отделённая от него железной дорогой, она жила отражённой жизнью города, у которого было всё: администрация, базар, магазины, стадион, библиотека, клубы и проч., а у неё — ничего, кроме школы и керосинной лавки. [Лишённая самостоятельности, она питала] Глухая бессознательная ненависть к остальному городу, что особо проявлялось в подростках, в чьё болезненное самолюбие было ущемлено козлиным анекдотом. Между «той» и «этой» сторонами часто возникали драки, переходившие в поножовщину.

В те времена на базаре нередко можно было подслушать такой разговор:

— Ты куда, кума?

— На ту сторону за керосином.

— Не ходи, прибьют. Говорят, там советская власть не ночевала ни разу.

Утром по [улице] «Козлятке» разнёсся слух: в хате с оторванной ставней вдова вынула своего сына из петли. Ещё говорили, что едва он пришёл в себя, то тут же высадил зимнюю оконную раму и сбежал неизвестно куда. Никто не узнал вдовы, до того она изменилась: седая и грязная, с потухшим, истекшим в себя взглядом. А ведь ей было только сорок лет. Сына звали Глебом и он был у вдовы единственный. [Он стал сиротой ещё во чреве матери.] Отец умер от старых ран спустя семь лет после войны, а сын осиротел ещё во чреве матери. От отца ничего не осталось, кроме солдатского ремня, которым вдова стегала сына. Но когда тот подрос, то отнял его у матери, проковырял ножницами новые дырки и стал носить. Вдова хотела выйти замуж за приезжего человека, но сын запретил. Он так глянул на пришельца, что тот плюнул и ушёл ночевать на вокзал. Бог ведает, как они жили. Один почтальон, казалось, что-то знал: он жаловался, что вдове мало пишут — так, раз в полгода одно письмецо неизвестно от кого, может быть, от какой-то тётки: на конверте нельзя было разглядеть обратного адреса, до того неразборчиво, будто писано с того света.

[Глеб с матерью жил на «Козлятке», а работал на пивном заводе на «этой» стороне.] С 14 лет душа сына вышла на улицы и с тех пор не заходила домой. После школы он пошёл работать. С наступлением сумерек окраина затихала, даже пьяных не было слышно: они пили, сидя дома. Глеб всегда возвращался один. Мать и соседские собаки издалека узнавали его шаги. Однажды он явился, залитый кровью. Он странно покачивался и вместо стула, не рассчитав, сел на грязный пол [, по которому шныряли тараканы].

— Глебушка! — задрожала мать. — У тебя в руке нож!

— Ага! — отвечал Глеб, не подымая глаз. Тут он увидел бегущих по полу тараканов. [Осклабился] Подобрал ноги и очертил ножом полукруг.

— Не подходи! — пригрозил он тараканам. — Кто переступит, убью.

И уронил голову на грудь. Он был пьян.

Утром он умылся и с мутными глазами сел завтракать. Ломоть хлеба отрезал тем же ножом.

— Глебушка! — сказала мать. — Приходи пораньше. Сегодня тебе восемнадцать лет. Можешь пригласить товарищей[, а я куплю тебе подарок].

— Ладно, — пообещал Глеб, — приду, если не пырнут пером.

Мать испекла пирог и стала ждать. Уже смеркалось, а его всё не было. Неужели пырнули! В дикой тревоге мать вышла на улицу, прислушиваясь и высматривая в осенних сумерках. Накрапывал мелкий дождик. За углом она услышала шум, смех и отдельные выкрики. Группа подростков преградила ей дорогу. Карманы их оттопыривались от бутылок. Она хотела пройти мимо, но они окружили её.

— Попалась! — нехорошо засмеялся один из них и подставил подножку. Она упала, а он на неё и стал рвать под юбкой. Она попыталась стряхнуть тяжесть, но остальные схватили её за руки. Тупой удар по лицу через платок заставил её замолчать. Так повторилось шесть раз.