Тропы Песен - [68]

Он же, со Своей стороны, разгневался на то, что его укололи в зад. Однажды утром, с недовольным пыхтеньем, он толкнул под руку одного из каменщиков, стоявшего на верхнем уступе и тот уронил кирпич на голову другого каменщика, стоявшего ниже. Это была случайная оплошность. Все понимали, что это случайная оплошность, но тот каменщик, внизу, принялся выкрикивать угрозы и оскорбления. Товарищи тщетно пытались успокоить его. Потом все строители начали становиться на сторону одного из тех двоих, даже не зная, из-за чего разгорелась ссора. И каждый в своем праведном гневе отказывался слушать соседа и переходил на свой язык, так что все перестали друг друга понимать. Центральный Комитет оказался бессилен, и артели строителей, каждая из которых, говорила отныне на своем языке, разбрелись прочь друг от друга, по разным уголкам Земли.

По «Иудейским древностям» Иосифа Флавия, I, IV

Без Принуждения не могло быть основано ни одно поселение. Над рабочими не было бы надсмотрщика. Реки не разливались бы.

Шумерский текст

У вавилонян «баб-иль» означало «Врата Бога». У евреев то же самое слово означало «беспорядок», «столпотворение», возможно, «бессмысленную какофонию». Зиккураты Месопотамии были «Вратами Бога», выкрашенными в семь цветов радуги и посвященными Ану и Энлилю — божествам, олицетворявшим Порядок и Принуждение.

Поистине, это было чудесное прозрение со стороны древних евреев — при том, что они оказались зажатыми между двумя воинственными империями, — которые мыслили себе Государство как Бегемота или Левиафана — чудовище, угрожающее человеческой жизни. Пожалуй, они были первым народом, осознавшим, что Башня — это хаос, что порядок — это хаос, и что язык — дар языков, который Яхве вдохнул в уста Адама, — это мятежная, непокорная и могучая сила, по сравнению с которой устои пирамид — ничтожный прах.

В ПОЕЗДЕ ФРАНКФУРТ-ВЕНА

Он ехал повидаться со стариком-отцом, венским рабби. Он был низеньким и толстым, с бледной белой кожей и светло-рыжими пейсами. На нем был длинный саржевый лапсердак и бобровая шапка. Он был очень застенчив — он стеснялся раздеваться, когда в купе есть кто-то еще. Проводник заверил его, что он будет ехать один.

Я сказал, что выйду в коридор. Поезд проезжал сквозь лес. Я открыл окно и вдохнул сосновый воздух. Через десять минут, когда я вернулся в купе, он уже лежал на верхней полке, раскрепостившийся и словоохотливый.

Он шестнадцать лет проучился в талмудической академии в Бруклине и за эти годы ни разу не виделся с отцом. Утром они должны были встретиться вновь.

До войны его семья жила в Сибиу, в Румынии, а когда началась война, они надеялись, что беда обойдет их стороной. Но мотом, в 1942 году, нацисты нарисовали звезду на их доме.

Рабби сбрил бороду и обрезал пейсы. Служанка-гойка раздобыла ему крестьянскую одежду — войлочную шляпу, блузу с поясом, овчинный тулуп и сапоги. Он обнял жену, двух дочерей и сына-младенца: всем четверым было суждено погибнуть в Березине. Он взял на руки сына-первенца и подался в леса.

Рабби вместе с сыном перешли через Карпаты с их буковыми лесами. Пастухи давали им приют и угощали мясом: то, как пастухи резали овец, не противоречило правилам кашруга. Наконец, они пересекли турецкую границу и перебрались в Америку.

В Америке рабби никогда не чувствовал себя в своей тарелке. Пускай он сочувствовал сионизму, сам он никогда не стал бы присоединяться к этому движению: Израиль — не страна, а идея. Где Тора, там и Царство. Отчаявшись, он уехал в Европу.

А теперь отец с сыном возвращались в Румынию, потому что несколько недель тому назад рабби получил знамение. Однажды поздней ночью кто-то позвонил в его венскую квартиру, и он неохотно открыл дверь. На лестничной площадке стояла старуха с корзинкой в руках. У нее были сизые губы и редкие седые волосы. Он с трудом узнал свою бывшую служанку-гойку.

— Наконец я разыскала вас, — сказала она. — Ваш дом цел. Ваши книги в целости и сохранности, даже ваша одежда цела. Годами я убеждала соседей, что это гойский дом. А теперь я умираю. Вот ключ.

ШАХРАК, АФГАНИСТАН

Таджики утверждают, что раньше всех поселились на этой землё. Они выращивают пшеницу, лен и арбузы. У них продолговатые смиренные лица, они в поте лица трудятся над сооружением оросительных каналов. Они держат бойцовых куропаток и не умеют ухаживать за лошадьми.

В долине над таджикской деревней мы подошли к лагерю аймаков фирузкухи. Крыши их юрт представляли собой белые конусы, а сами юрты были изукрашены снаружи ромбами, завитками и клеточками всех мыслимых цветов, будто геральдическое поле. На васильковом лугу паслись лошади, а вдоль ручья росли ивы с белесыми листьями. Мы увидели толстохвостую овцу с таким здоровенным хвостом, что его привязали к телеге. Рядом с юртами женщины в фиолетовых одеждах чесали шерсть.

Была та пора года, когда земледельцы и кочевники, после периода прохладного равнодушия, неожиданно делаются лучшими друзьями. Поспел урожай. Кочевники закупают зерно на зиму. Жители деревни покупают сыр, шкуры и мясо. Они зазывают овец на свои поля — разрыхлить стерню и унавозить землю перед осенним севом.