Тропою волка - [41]

— Йяху-у-у! — воскликнул Ян Ковалевский, вскинул свою пику и направил коня прямо на шведского короля. Словно молот, врубился литвинский гусар в гущу вражеских всадников и ткнул пикой в бок Карла Густава. Король вздрогнул и подался назад. Пика увязла в латах короля, между левой рукой и боком, едва ли задев его тело либо ранив незначительно.

— Ян! Назад! — крикнул Ковалевскому Михал, ибо его товарищ опасно увяз во вражеском строе и, кажется, не собирался уступать.

— Ян! Назад!

Ковалевский отдернул пику и замахнулся для нового удара, уже более точного и наверняка смертельного, но… Бах! Рядом прозвучал пистолетный выстрел, Ковалевский вскрикнул, выронил копье и, схватившись за окровавленное лицо рукой, упал вниз под копыта коней. Михал тут же оглянулся на выстрел.

— Богуслав! — он узнал кузена, с его каштановой буйной шевелюрой с красными бантами и в щегольской шляпе с загнутым вверх бортом.

Богуслав все еще держал дымящийся пистолет в руке, пристально вглядываясь — кого же он только что подстрелил? Кажется, он узнал Ковалевского, с которым не раз встречался на балах в Вильне и Варшаве. Два года назад Ковалевский даже выполнял роль секунданта Богуслава на одной из дуэлей… Стрелял же Слуцкий князь в Ковалевского примерно с шагов десяти-двенадцати, и для него, прекрасного стрелка, промахнуться с такого расстояния было бы сложно. Как и не узнать Ковалевского. Карл Густав не ошибся, когда поручил свою охрану именно Богуславу. Слуцкий князь сквозь грохот боя, тем не менее, услышал крик Михала и посмотрел в его сторону.

Однако Михал уже не смотрел на кузена, он направлял своего коня к Ковалевскому, чтобы поднять того с земли, но… На том месте стучали подковы вражеской конницы. Ковалевского, даже если он был только ранен, уже наверняка затоптали кони. Литвинских гусар уверенно теснили шведские кирасиры с одного боку, брандербуржские конные гренадеры с другого, и собственные земляки под командованием Богуслава — с третьего. С тыла вдарили летгальские драгуны, чьи пистолеты дали рваный залп. Один за другим падали штандарты литвин… Вот уж их нет и вовсе. Полубинский лихорадочно озирался.

— Шулкович! Труби отступление! — крикнул он, оглядываясь на только что маячившего сзади молодого сигнальщика. Но там, сзади, уже никого не было.

— О, дьявол! — взревел Полубинский. Даже подать сигнал к отступлению было больше некому.

— Где поляки, черт бы их побрал! — кричал Полубинский, непонятно кого спрашивая. Поляков Яна Казимира и в самом деле видно не было. Как и не было куда отступать. Либо сдаться, либо умереть. Похоже, оставшиеся в живых гусары выбрали второе.

Кмитич в это время стоял во главе крымских татар, пытаясь определить издалека, как разворачивается битва. Он видел, как врубились в строй шведов и немцев гусары, как смяли ряды врагов, но, похоже, сейчас дела там обстояли не лучшим образом.

— Скачи к королю, спроси, можно ли поддержать наших атакой, — приказал полковник своему заместителю, и тот мгновенно, пришпорив коня, умчался…

Ян Казимир в свою подзорную трубу отлично видел, что атака Полубинского захлебывается, гусар берут в кольцо, еще чуть-чуть — и литвины будут полностью окружены. Великий князь Речи Посполитой быстро сложил подзорную трубу, поднял саблю, повернулся к польской хоругви.

— Pomóc naszym braciom![12] — крикнул он, призывая всех к атаке. Ответом королю была странная тишина. Сигнальщик вновь протрубил атаку, но никго не двинулся с места. Молодые всадники растерянно оглядывались, непонимающе взирая на своих товарищей, которые лишь угрюмо бросали молчаливые взгляды из-под плоских козырьков шлемов. Резко подул ветер, колыхнулось обвисшее было красное полотнище с белым орлом, но сами всадники так и не пошевелились, не решаясь присоединиться к боевым товарищам, которых считали, видимо, уже обреченными на смерть… Возмущению Яна Казимира не было предела. Он развернул коня и поскакал галопом вдоль молчаливого строя, размахивая саблей, призывая помочь Полубинскому и Радзивиллу с Собесским:

— Polak, jeśli ma w ręku nawet tylko szable, broni do ostatka swego honoru![13] — кричал король, взывая к совести своих кавалеристов при помощи крылатого выражения, что так часто повторяли польские шляхтичи… Тщетно. Лишь ветер отвечал Яну Казимиру, трепля его бурую буйную шевелюру парика. Огромная шляпа с пером съехала на затылок… Никто не тронулся с места. Тут же прискакал человек от Кмитича с просьбой поддержать гусар.

— Разрешаю! — крикнул король. — Требую!

— Вперед, басурмане! — скомандовал своим всадникам Кмитич.

— Алла! — татары без колебаний ринулись лавой вперед, чтобы спасти гибнущих товарищей.

Увы, первая атака нарвалась на кинжальный огонь латышских драгун и пехоты. Прицельно били брандербуржские пушки с холмов. Гранаты разрывались в самой гуще конной лавы, разметая коней и людей. Татарские лучники выпустили тучу стрел по стрелявшим по ним драгунам. Это древнее оружие оказалось не таким уж безнадежным, как изначально полагал Кмитич — стрелы со свистом впивались в морды и крупы коней, ранили всадников и причинили-таки некоторый урон драгунам.