Тропою волка - [129]

К марту 1661 года были сформированы три роты гусар, которые возглавляли список первого новгородского полка рейтарского строя. В отличие от литвинских гусар в московитской гусарской роте не было «товарищей» и «почтовых», а командовали ротой ротмистр, поручик и прапорщик или хорунжий. В отличие от рейтар у новгородских гусар не имелось капралов и подпрапорщиков, так как они не придерживались линейного строя.

А города продолжали сбрасывать с себя бремя оккупации. Продолжались восстания, и теперь даже лояльный к царю Полоцк — а все не лояльные к царю люди город давно покинули — грозил захватчикам разгромом. К лету московитяне чувствовали себя за стенами Полоцка уже не так безопасно, как раньше. Бурмистр города Кузьма Наумович решил во что бы то ни стало вернуть Полоцк в лоно Княжества. Поэтому полоцкой шляхте и казакам московский князь Великий-Гагин запретил покидать город, ибо боялся измены.

И лишь в Смоленске все было более-менее спокойно. Но только лишь потому, что управлять городом царь в свое время посадил присягнувшую ему смоленскую шляхту, и жизнь в древнем Смоленске протекала мирно и тихо. Ратники московского гарнизона после публичной расправы над дружками Ваньки Пугоря уже не чувствовали своей безнаказанности и вели себя пристойно. Тем не менее смоляне то и дело со вздохом вспоминали довоенное время, спрашивая друг друга:

— Когда же вернутся наши? Не сделали ли мы глупости, поддавшись судье Галимонту?

Глава 31 МЕЖДУ ГОРАМИ

Ну, а что же делал король скандалов Богуслав Радзивилл, светская жизнь без которого в Речи Посполитой была бы скучна? Слуцкий князь отдалился от войны. Саксонский курфюрст, муж троюродной сестры Богуслава, отдал опальному Радзивиллу в пожизненное пользование Прусское губернаторство. Впрочем, не всем в Пруссии сие известие понравилось. Прусская шляхта начала собираться в Крулевце (Кенигсберге) и послала к Богуславу делегатов с просьбой не платить в дальнейшем ему никаких контрибуций. Но Богуслав отказал делегатам, заявив, что все положенное необходимо платить, после чего он приказал полковнику Штрейну следить, чтобы пруссаки больше не собирались и не бузили.

Сам же Богуслав по совету Михала приступил к написанию автобиографии, но работа шла медленно. Набросав полную корзину мятых листов, Богуслав отправился 7-го июня 1661 года в Варшаву на заседание Посольской Избы, где вновь встретил сопротивление польской шляхты.

— Вы как слуга чужого государя не имеете права быть допущенным до дел Речи Посполитой! — говорили поляки Богуславу. Но литвинский князь оказался настойчив, привел более убедительные аргументы и все же принял участие в заседании, думая при этом: «Да уж, автобиографию нужно срочно дописывать, да покрасочнее!» На сейме Богуслав выносил на обсуждение конституцию ариан, убеждая привязать к ней всех протестантов Речи Посполитой. Затем из Варшавы Богуслав отправился в Бартенштейн, чтобы успеть на завершение прусского сейма, а после поехал в город Менск. В этом потрепанном войной городе, куда только-только стали робко возвращаться жители, также состоялся сеймик, на котором Слуцкого князя выбрали директором заседания и вновь сделали своим послом на ближайший сейм Речи Посполитой.

В эти же дни литвины постоянно осаждали Борисов, принуждая московитов сдать город. Но царский воевода Хлопов, несмотря на критическую ситуацию, недостаток людей и провианта, не сдавался. 27 июня Хлопов писал царю: «К Менску и Борисову учали польские и литовские люди через реку Березыню переправляться, и я, холоп твой, видя в Борисове малолюдство, острогу всего держать нечем, две доли острогу выжег, а треть острогу в прибавку к городу по ворота укрепя, большою крепостью оставил для воды и твоих, великого государя, хлебных запасов». Эти запасы перевезти в замок не было никакой возможности, так как «запасных порожних житниц в городе не было, а всего острогу было выжечь нельзя, чтоб к острогу и городу проток из Березыни, а из того протоку воду емлють в город».

1 июля к Борисову подошли войска Чарнецкош, Боловича, Русецкого и отряды «литовского полку» Павла Сапеги с пехотными людьми. В августе здесь объявилась и немногочисленная хоругвь легких всадников Кмитича. Борисов вызвал печальные ассоциации у оршанского князя, связанные с неудачным штурмом, гибелью почти трети всего отряда и пленением самого полковника. Поэтому убедившись, что Хлопов все еще упорно держит оборону крепости, Кмитич повернул свою хоругвь против вернувшегося Хованского. Этого воеводу Кмитич опасался пуще других.

— Одолеем Хованского, значит, одолеем и всех захватчиков, — повторял Кмитич своим ратникам.

Ну, а к концу лета князь Иван Хованский зализал-таки раны, собрал подкрепление — полк Ордина-Нащокина в Полоцке, присоединил созданных по его приказу гусар Новгородского полка и вновь вернулся в Литву с войском в двадцать тысяч человек. Воевода московский теперь горел желанием отомстить и Кмитичу, и всем остальным литвинам за позорный разгром и потерю значительной территории Литвы в минулом году.

Этот хищник тревожил Кмитича больше других, тем более что в армии Речи Посполитой вновь наметились разброд и шатание, что было на руку Хованскому: раздосадованные постоянными невыплатами солдаты ВКЛ, видя, что Сапега и Пац деньги все-таки получают из казны, окончательно послали к черту Сапегу, Михала Паца и Юдицкого. Новым главнокомандующим литвинских войск был избран Казимир Хвалибога Жаромский, бывший виленский воевода, маршалок конфедерации войска ВКЛ. Жаромский избежал московского плена после захвата Вильны, согласившись вроде бы служить царю, но сам вновь возглавил борьбу против оккупантов. Новый главнокомандующий выслал навстречу Хованскому кавалерию, а пока спешно достраивал мост, чтобы переправиться через Двину в старый брошенный Хованским лагерь.