Тропою тайн - [40]

— Если бы сегодня вы не рискнули, кто-нибудь из зрителей мог пострадать, — напомнил Тони.

Скайлер смущенно пожала плечами:

— Просто я знаю, как обращаться с лошадьми, вот и все. Это несложно, если носить сапоги для верховой езды чаще, чем туфли на шпильках. Моей маме принадлежит антикварный магазин, но прежде она участвовала в соревнованиях по конкуру. Она и привила мне любовь к верховой езде. А мой папа — юрист. К лошади он не подойдет ни за какие деньги. Когда я решила стать ветеринаром, папа решил, что я спятила… но не пытался отговорить меня.

— И правильно сделал. Должно быть, сразу понял, что ничего не добьется. — Тони усмехнулся.

— По крайней мере я не села ему на шею.

— Кто знает, может, когда-нибудь ему самому придется сесть на шею вам, — рассмеялся Тони.

Скайлер тоже засмеялась, но шутливое замечание Тони всколыхнуло в ней смутную тревогу, которую она ощущала уже несколько месяцев. Определить, что именно ее беспокоит, Скайлер не могла, но в последнее время часто слышала, как перешептываются родители, умолкая в ее присутствии. Она знала, что на рынке недвижимости происходят заметные перемены, что дела отца идут все хуже, что фирма чересчур разрослась. Но Скайлер успокаивала себя тем, что серьезных причин для беспокойства пока нет.

— С папой у нас нет никаких разногласий, — сообщила она. — А вот мама до сих пор сокрушается о том, что я не пытаюсь сделать спортивную карьеру.

— Похоже, вы и сами отчасти сожалеете об этом.

— Конечно… но жизнь — странная штука. Большинство спортсменов из года в год участвуют во всех соревнованиях только потому, что им это нравится, что они могут себе это позволить… даже если они не завоевывают большие призы. Но во всем этом есть что-то… неестественное. Я не такая, как они. Я знаю, как вставить слово к месту, как вести себя, но внутри… совсем другая.

— Почему вы так считаете? — Голос Тони звучал невозмутимо, но взгляд стал пронизывающим.

— Не знаю. Мне всегда казалось, что причина всему — то, что меня удочерили. — У Скайлер сжалось сердце — так бывало всегда, стоило ей заговорить о своем происхождении. — Видите ли, приемные родители взяли меня не из какой-нибудь чистенькой больницы или детского приюта. Меня бросили. В то время мне было всего четыре месяца.

— И вы никогда не видели свою родную мать?

— Ни разу. Полиция пыталась разыскать ее… но поиски не увенчались успехом.

Темные глаза Тони впились в нее так, словно он с нетерпением ждал продолжения. Но Скайлер и без того слишком разговорилась. Потупив взор, она уставилась на узор темных липких кружков, оставленных бутылками на крышке стола. Когда же Тони сменил тему разговора, напряжение мало-помалу отпустило ее.

— А я, напротив, мечтал, чтобы меня усыновили, — признался Тони. — Тогда мне по крайней мере не пришлось бы бояться, что когда-нибудь я стану похож на отца.

— Вы так ненавидели его?

— Отец торчал в барах чаще, чем бывал дома, и мы были этому только рады. А возвратившись домой, он сразу начинал буянить.

— Сочувствую.

— Все уже в прошлом. — Тони пожал плечами, как человек, с честью выдержавший тяжкое испытание, но не сломившийся. — Он умер, когда мне было четырнадцать. Его застрелили на посту. Я говорил, что он служил в полиции? Единственная польза от него — пенсия, которую платят маме.

— Похоже, все мы мечтаем о несбыточном, — тихо промолвила Скайлер.

— Наверное.

Скайлер смотрела на две пустые бутылки, стоящие перед ней. Когда она успела опустошить вторую? Ей казалось, что она даже не притронулась ко второй, но поскольку у нее кружилась голова и заплетался язык, значит, это не так.

— У тебя есть братья или сестры? — спросила она, пытаясь поддержать разговор.

— Три сестры, четыре брата… и Джимми.

— Кто такой Джимми?

— Джимми Долан, мой лучший друг. Мы выросли в одном квартале и близки, как братья. Пожалуй, я с самого детства оберегал его. — В слабом янтарном отблеске неоновой рекламы «Мол-сон» на стене лицо Тони приобрело особую выразительность. — Видишь ли, Джимми — гей. А там, где мы выросли, быть геем — все равно что калекой, даже хуже.

Скайлер вспомнился бойкий мистер Баррисфорд, которому принадлежала антикварная лавка напротив маминой. Весь город знал, что он гомосексуалист, но почти никто не упоминал об этом. Все, не сговариваясь, решили, что если он и носит свежие гвоздики в петлицах и говорит с акцентом, то причина тому — его британские корни, а не что-либо другое.

— А где сейчас твой друг? — спросила Скайлер.

— Лежит в больнице с пневмонией. Долан болен СПИДом, — объяснил Тони. — Не знаю, долго ли он протянет, но если на небесах есть уголок, куда попадают люди, прошедшие земной ад, то Джимми вправе претендовать на лучшее место в этом углу.

Невольно Скайлер коснулась сжатого кулака Тони, лежащего на столе.

— Тебе тоже пришлось нелегко.

— Да. Дело в том, что я многое скрываю от Джимми, хотя знаю все. Но ему нужен хотя бы один близкий друг, который ни в чем его не упрекает, не ноет и не жалуется. — Тони встряхнулся, словно вдруг вспомнил, где находится. — Черт возьми! Мы даже не знакомы толком, а тебе приходится выслушивать мои пьяные откровения.