Тропинка в небо - [3]

Спасенного щенка Вербак выходил, вырвал, можно сказать, у смерти из ее костлявых лап. Все, кто знал Николая, не очень этому удивлялись: врачевание было его страстью. Он собрал целую библиотечку книг по медицине и о знаменитых медиках. В школе, в уголке комнаты, где находилось комсомольское бюро, Вербак оборудовал своеобразный пункт первой медицинской помощи и на переменках спешил туда — то занозу вытащит у какого-нибудь неосторожного первоклашки, то пластырь приладит на сбитую коленку, то попоит настоем или отваром страдающего животом.

Был он всего на три года старше Манюшки. Но «всего» — это если тебе, скажем, двадцать пять, а ему двадцать восемь. Если же тебе тринадцать, а ему шестнадцать (столько им было в прошлом году), то между вами, считай, целый век — ты еще подросток, а он уже юноша. Ты еще «дивчатко», а его уже включают в комсомольские бригады по организации колхозов. И он едет куда-нибудь в глухое село убеждать хмурых и недоверчивых «дядькив» поменять веками налаженный устоявшийся уклад на новую, коллективистскую жизнь, в которой неизвестно что их ожидает. Боязно «дядькам». И страшно: вокруг пошаливают недобитые бандеровцы. Страшно и агитаторам-комсомольцам. Устроившись на ночлег в школе или сельсовете, выставляли они наружный пост и клали под головы заряженные пистолеты. Доходили до Манюшки слухи, что всякое бывало в этих командировках: Вербак и в перестрелках участвовал, и драпал однажды лесом целых десять километров, чтобы не попасть на расправу к «самостийникам».

И был с ним случай, о котором даже районная газета писала и после которого Николай на время стал героем дня не только в школе, но и во всем районе. Приехал он с бригадой в Ивановку, самое дальнее и глухое село. В одной хате, куда Коля зашел для беседы с хозяином, паренек увидел страшную картину: в углу на топчане лежала девочка лет шести, хватая воздух широко открытым ртом и с хрипом проталкивая его в легкие. Глаза ее, полные слез, то умоляюще взывали к отцу и матери, то обреченно перекидывались на трех старших братишек, обступивших ее.

— Что с дивчиной? — приблизясь, спросил Вербак, и, не ожидая ответа, начал ощупывать ее горло. — Э, да у нее нарыв! Вы что же это — дотянули, пока… К врачу надо было…

— Та мы ж ничогисиньки и не знали, — промокая глаза концом платка, ответила женщина. — Не жаловалась, бегала и бегала, як уси. А сегодня — вже и слова сказаты не може, тильки хрыпить.

Отец девочки так был пришиблен неожиданно свалившейся на голову бедой, что и сказать ничего не мог, только бессмысленно хлопал глазами и скреб пятерней в джунглях соломенного волосья.

К фельдшерице, сообщила женщина, бегал хлопчик, «та вона кудысь уихала». А везти в больницу, прикинул Николай, за тридцать километров по сплошной грязюке — навряд и довезешь: девочка задыхалась. И тогда он попросил у хозяина бритву, прорезал кожу и, так как сам собою гной не пошел, приник губами к ранке. Желудок самодеятельного лекаря готов был вывернуться наизнанку, но Николай усилием воли глушил эти позывы. Стараясь ни о чем не думать, чтобы выключить организм из события, он сосал и сплевывал бурую вонючую жидкость прямо на грязный щелястый пол, пока не высосал все, что было в гнойной пазухе. Только после этого его начало рвать, да так, что, казалось, все внутри у него полопается. Он извивался и корчился на полу у топчана, на котором, облегченно дыша, засыпала спасенная девочка. И только после того, как хозяйка влила в него целый стакан самогона, Николаю полегчало.

Районная газета раскопала и сам этот случай, и тот факт, что Вербак повторил подвиг деятеля Великой французской революции героя романа Виктора Гюго гражданина Симурдэна. Что касается самого Николая, то он вспоминать об этом не любил, считая, что как будущий врач он показал полную несостоятельность, поскольку не смог совладать со своим организмом. Манюшке впоследствии клещами пришлось вытаскивать из него подробности.

После зарисовки в газете она и положила глаз на новоявленного гражданина Симурдэна. Ей захотелось установить с ним особые отношения. Разве не лестно иметь другом такого человека?

Откладывать свои намерения в долгий ящик она не привыкла и вскоре предприняла решительную атаку. Тихим июньским вечером они шли по железнодорожной линии из Дома культуры после кино — Николай, Манюшка и ее подруга Райка. Темно было, и время от времени кто-нибудь из них спотыкался о шпалу. Потом Райка свернула в поселок леспромкомбината. И Манюшка тоже там жила, но она не свернула. Придвинулась к Вербаку поближе и взяла под руку.

И тут Коля вдруг вырубился: то трепался почем зря, а то как будто шерстким языком подавился. После долгого каменного молчания он наконец хрипловато брякнул:

— Слушай, у тебя каверн в легких нет?

— Каких каверн? — опешила Манюшка. — С чего ты взял?

— Да вот, покашливаешь… Ты проверься. Пока не поздно, надо лечиться, а то… опасная штука.

И он начал подробно рассказывать о зарождении и протекании легочных заболеваний.

— Сменил бы ты пластинку, Коля, — не выдержала Манюшка. — Не очень-то подходящая для такого случая.

Николай попытался переключиться на возвышенные темы — начал что-то про звезды, но ничего путного сообщить не смог, кроме того, что есть небо и на нем звезды. А это она и сама знала.