Тропинка к дому - [48]

Всей бригадой носили с поля солому, помягченную морозом, и в горнице расстилали на полу.

— Теперь дело за квартирантами, за лосятами, а жилье получилось на славу. Не хуже, чем у нас с Галиной, — пошутил Михеев.

— Вот-вот, — подхватила жена, — ему три года директор обещает финские домики, а он три года ждет и радуется. А домики те уже в другом месте стоят. Приедут студенты-практиканты на ферму — где поселишь?

— Гляди, Макарыч, завел себе на беду. Найдем жилье. — Михеев увидел, как порозовело лицо жены, того и гляди, пуще разойдется, — схитрил: поднял руки над головой и выскочил на улицу.

Новоселов поджидали. Лосеводы по очереди дежурили на ферме и ночью.

На оттаявшей, сырой земле возле загороди и в самой загороди вмятины-рябины от лосиных копыт. Случается, прошумит короткий апрельский дождик и нальет лосиные лунки до краев синей теплой водой. Тогда в каждом копытном следе ночью будет гореть звездочка.

Трава лезет дружно, густо. По вечерам то ли из лесу, то ли с полей приходят туманы — влажным мягким парком обдают кусты, постройки фермы, кисеей окутывают лосей. На загривках у сохатых повисают бисеринки влаги. Время от времени лоси шумно встряхиваются, подают друг другу голоса: а-а.

Ночью свежеет, но лес дышит легко, обновленно и все густит, густит запахи первых листьев, трав, березового сока.

2

Первой, после майских праздников, отелилась лосиха Вега, любимица Галины Николаевны. Вега — светло-серая крупная лосиха, ей бы заводилой ходить, а она застенчивая, послушная, ласковая. Подойдет, когда сородичей вблизи нет, ткнется мордой в плечо, будто попросит: «Поразговаривай со мной, погладь, других гладила, а я ждала, угости чем-нибудь».

Хмурым заполднем Вега принесла телочку и бычка. Телочку Галина Николаевна тут же назвала Сойкой, бычка — Соколом. Сестрица была на целую ладонь выше братца, резвей его — Соколом-то ей бы быть, а не братцу…

Разговаривая с Вегой, успокаивая ее, измученную, серой глыбой лежащую на траве, Галина Николаевна с привычной сноровкой обиходила телят и, когда догадливая Сойка на своих тонких, угибистых ножках приковыляла к матери и кувырнулась на колени, норовя припасть к соскам, подхватила Сойку на руки, шумнула Привалову, тот прибежал, сгреб в охапку Сокола. Они спешно понесли лосят от матери. Куда? Зачем? Вега повернула голову, промычала жалобно: о-о-о-о… — хотела подняться, сморгнула ресницами слезы с огромных, лучистых темных глаз, но боль и страшная усталость удержали ее; земля, нагретая ее телом, успокаивала, нежно ласкала. Лось всегда любит землю: и вешнюю, еще сырую, с крепкими запахами весны, и прогретую, летнюю, и остывающую, осеннюю, и зимнюю, промороженную, укрытую толстыми, мягкими снегами. Лось на земле отдыхает, силы копит. В любую пору года ему постлано на земле.

Лосиха забылась, но вдруг ее пронизала тревожная мысль: дети! Ей нестерпимо захотелось, чтобы они сейчас были с нею, пососали молока, легли рядышком и чтоб она их видела, слышала, облизывала языком мягкую, цвета солнца, шерстку. Унесли! Украли!.. Вега рывком вскочила, пересиливая боль и слабость, побежала наискось загона к воротцам — туда вел тревожный и радостный запах ее телят. Но она доверяла и женщине, и мужчине. Она давно, с рождения, знала их. И смутно догадывалась, что ничего плохого с ее дочкой и сынком они не сделают. А все же — тревожно. Видеть детей! Больше ничего она не хотела в этот весенний день.

«И-э-э, иэ-э». Вероятно, это значило на ее лесном языке: отдайте лосят.

Воротца открылись, она сунулась на выход, но Михеев остановил лосиху. Вошел в загон, заговорил:

— Вега, что ты, Вега? Или ты позабыла, что то же самое было прошлой весной. Успокойся, миленькая. Никуда не денутся твои дети. Мы вырастим их красивыми лосями. Все будут глядеть на них и восхищаться. — Берет Михеева касается шеи лосихи. Одним движением она бы могла смять человека. Но человек протягивает руки, гладит вздрагивающую мать, снова заговаривает с нею и, потихоньку поталкивая, уводит к лосятнику.

Когда он присядет доить Вегу, она будет тянуться головой к его рукам и лицу, чтобы лизнуть, выказать свою любовь глубоким вздохом.

После первой дойки в сердце лосихи любовь к детям начнет угасать. Их живой образ станет зыбким, туманным. А человек в синем берете, в шелестящей куртке и резиновых сапогах, с мягким голосом и энергичными руками, будет три раза в день приходить к ней, только ради нее, чтобы подоить. Так ей покажется.

Вега запомнит часы дойки и беспокойно станет оглядываться, если человек в синем берете опоздает. Откуда ей знать, что ее хозяин делит себя на всех лосей фермы… Но вот и он, дойка начинается. Он требовательно, умело потягивает сосок, выжимая молоко.

Три месяца, до самого донышка лета, длится дойка. Сколько же приятных встреч у лосихи и человека впереди!..

У Галины Николаевны от быстрого хода сбился на затылок платок, лоб обсеяло зернинками пота: да, увесиста дочка у Веги. А Привалов, как буксир, прет да прет без остановки.

— Давай, Сойка, передохнем. — Галина Николаевна обходит штабель бревен перед лесопилкой и садится на шершавый еловый кряж. Гладит лосишку, прижимает к себе, заглядывает в глаза. — Не плачь. А то и я зареву. — Голос прерывист. — Это я тебя разлучила с мамкой. О-ох… Как я виновата перед тобой… Будь моя воля, никогда бы не согрешила. И жила бы ты с мамкой. Молочко сосала, когда хотела, ходила, куда глазыньки вели.