Тропинин - [45]

Тема «1812 года» прошла одним из лейтмотивов сквозь все творчество Тропинина. Он писал портреты русских воинов на протяжении всей жизни. Далеко не все они теперь известны, многие сохранились лишь в набросках, об иных остались упоминания в каталогах. Но и то, что сохранилось, представляет замечательный памятник не только отдельным героям, но русской армии, ее славным традициям, заложенным Суворовым и Кутузовым, развитым декабристами. Это еще одна Галерея 1812 года, пока еще не собранная воедино, в какой-то части безвозвратно утерянная или еще не опознанная.

По сравнению с монолитной одноплановостью Галереи Зимнего дворца эта соединяемая в уме Галерея будет отличаться разнообразием замыслов и разнохарактерностью их воплощения.

Рядом с жанровыми дорожными впечатлениями, занесенными в путевой альбом, — портреты-памятники погибшим героям. Такие, как изображение Багратиона, издали следящего за полем боя, как поэтичное надгробие юного Артемия Лазарева, представленного в глубокой задумчивости опершимся на эфес сабли. И хоть полотна эти не относятся к лучшим достижениям художника (Тропинин не любил писать посмертные портреты. Не видя перед собой живой натуры, он, по его словам, «терялся»), однако, выполненные в 1810-х годах, они несут в себе все живописные достоинства, свойственные раннему периоду творчества художника. В те же годы, по свидетельству Рамазанова, был написан и дворовый человек с пистолетом — партизан 1812 года. Картина не сохранилась. Но судить о ней дает возможность копия. Поколенная фигура курчавого юноши в полушубке, замершего в напряженном ожидании врага, предваряет ряд народных типов, которые будут созданы в последующие годы.

В 1823 и 1824 годах, когда Тропинин некоторое время жил в Петербурге, слава Доу была очень высока, и Тропинин, безусловно, должен был видеть многие произведения прославленного мастера, Однако явным недоразумением явилась попытка некоторых биографов представить Тропинина подражателем Доу.

Уже после Петербурга, а значит и знакомства с искусством Доу, в 1825 году Тропинин пишет сподвижника Суворова, ветерана многих войн, доживающего свой век в Москве, Леонтия Яковлевича Неклюдова, однако ничего напоминающего манеру Доу в нем нет. Портрет очень близок к Кипренскому, к глубокому внутреннему романтизму его военных портретов 1820-х годов. Добродушие и сердечность Неклюдова не могут скрыться под суровой внешностью старого воина.

Гуманная доброта отличает и портрет Алексея Алексеевича Тучкова, также участника войны 1812 года и брата двух Тучковых, оставивших свои жизни на полях Отечественной войны.

Добродушие вовсе не обязательный признак портретов, исполненных Тропининым. Это черта русского характера, близкая и понятная художнику, которую он стремился подчеркнуть в своих моделях. Но она отнюдь не привносилась извне, она всегда глубоко органична для изображенных. Мы не найдем ни доброты, ни сердечности в изображениях Ираклия Ивановича Моркова. Любопытно, что портрета его, начальника московского ополчения, нет в Военной галерее Зимнего дворца. Когда утверждались списки генералов, царь вычеркнул его имя. Обстоятельство это, видимо, немало должно было огорчить Ираклия Ивановича, который оставался в опале и после 1812 года.

На повторном запросе о портрете Моркова стоит пометка «высочайшего соизволения не последовало». Другими словами, Александр I просто исключил неугодного ему генерала из состава героев 1812 года. Вероятно, это не было простой прихотью самодержца. Роль московского ополчения, хотя и состоявшего при самом Кутузове, в большинстве определялась вспомогательными обязанностями при сопровождении пленных и охраной транспортов. При переходе через Березину Александр I отпустил ополченцев по домам, мотивируя это разорением, которому подверглась Московская губерния. Правда, многие офицеры при этом по желанию были записаны в регулярные полки. По окончании войны Морков получил в награду Андреевскую ленту и до конца своих дней носил мундир ополченца. Высмеивая эту прихоть графа, москвичи говорили, что он воспользовался войной, чтобы «не выходить из патриотического халата» [41].

Крепостной живописец в своем старательно написанном портрете, который хранится в Третьяковской галерее, внешнего молодечества своего господина не скрыл. Приземленная прозаичность образа, несмотря на гладкость и особую старательность письма, одетого во все свои регалии генерала особенно явственна при сравнении его с легким поэтичным наброском ополченца со знаменем. Кажется, будто с этого рисунка, как с натуры, списывал Толстой чистые и поэтические грезы Болконского, когда тот со знаменем в руках шел под пулями впереди солдат. Сопоставление рисунка Тропинина с близким по композиции портретом Доу еще раз дает возможность убедиться в несоизмеримости внутренней наполненности искусства двух художников.

Тропининские портреты генерала И. И. Алексеева, князей Урусова и Чичерина, известные по копиям, находящимся в Военной галерее, однотонны, бестемпераментны и сухи. Совершенно иное впечатление производят подготовительные рисунки к ним. В них ощущение энергии и силы передано свободным штрихом, игрой светотени. Вместе с тем эта энергия всегда сдержанна, как бы остановлена сосредоточенной глубиной мысли.