Тропик любви - [93]
Когда видишь одну из этих эпохальных сессий, на которых никогда ничего не происходит, только все больше вето, референдумов, отсрочек, протоколов, мундиров и регалий, банкетов, авиапутешествий, угроз, боеготовности, паники, истерии, стратегических запасов, новых бомбардировщиков, больше и больше линкоров, крейсеров, подводных лодок, танков, огнеметов, тогда становится совершенно ясно, что наступление тысячелетнего царства нам не грозит. Тогда становится ясно, что по сравнению с членами этой организации пара похотливых обезьян в зоопарке, пара обезьян, ловящих блох на заднице друг у друга, заняты, можно сказать, настоящим делом.
Все можно было бы уладить в один момент — а что именно, между прочим? — взяв трех человек, чьи мудрость и благожелательность не вызывают сомнений, и устроив их встречу на рисовом поле, чтобы на них были одни набедренные повязки. Им даже не нужно быть межпланетными дипломатами. Просто нормальные люди, в противоположность, скажем, Лао-цзы, Гаутаме, Иисусу. Практичные люди, не государственные мужи, не политики, не мечтатели. Иными словами, люди доброй воли.
Среди прочего, это трио отличало бы то, что они говорили бы только тогда, когда имели что сказать. Молчание же их было бы еще более говорящим.
Попытайтесь представить сладостные слова мудрости, которые бы потекли из уст наших выдающихся представителей в ООН, если бы завтра им предстояли прения по вопросу о задаче истинной любви. Сравните эту воображаемую картину с той, что описана (на странице 127) в книге «Тысячелетнее царство по Иерониму Босху»:
«…Эти избранники, мужчины и женщины, столь схожи, что почти неотличимы друг от друга, и позы их столь же едины. Они — одна семья и напоминают растения одного семейства еще более потому, что все лица выражают молчаливую задумчивость, во всех взглядах — отрешенная сосредоточенность. Их неподвижность — это неподвижность растений, отчего их тонкие, ищущие руки напоминают усики, цепляющиеся за соседние цветки.
И кажется, что они возникают из земли в любом, где придется, месте так же случайно, как полевые цветы на лугу. Ибо неуловимое единообразие этой нагой жизни не подчинено никакой строгой дисциплине. И в каком бы произвольном порядке ни сосредоточивались и ни собирались группы движущихся тел в одном месте или рассыпались в другом, нигде не возникает тесноты или пустоты. Как бы вольно ни перемещался каждый, невидимая нить связывает их друг с другом и со всеми. Эта нить — нежность, с какою все эти обитатели небесных лугов льнут друг к другу в братской и сестринской близости».
14. День на источниках
У английского литератора есть свой клуб, чтобы восстанавливать силы, у миллионера — яхта, у муэдзина — минарет. У меня же — горячие серные источники, Слейдовы ключи.
Если повезет и, кроме меня, на источниках никого нет, я делю восхитительное одиночество со скалами, морскими выдрами, проплывающим китом, странствующими облаками, мглой и туманом, плавучими островами водорослей и неугомонными чайками. Во время отлива я общаюсь с двуликой скалой — высеченной слепящим солнцем и волнами прибоя скульптурой короля и королевы из рода Птолемеев. Под косыми лучами заходящего солнца их черты четки, как у короля и дамы пик. Довольно любопытно, но ни разу не приходилось видеть, чтобы чайки пачкали им голову.
Но редко когда удается насладиться купанием в одиночестве. Обычно там кто-нибудь есть — нежится в воде, загорает на солнышке. Те, кто ищет в источниках пользу своему здоровью, — народ молчаливый. (Как там сказал Гете? «Лично я предпочел бы совершенно отказаться от речи».) Умные не нуждаются в разговоре. Они просто благодарны богам за возможность попариться в целебных водах и пожариться на солнце.
Среди здешних завсегдатаев кого только нет, от идиотов, которым доставляет удовольствие швырять чем попало в тюленей, до делового люда; эти, от солнца красные, как раки, бешено решают кроссворды. Иногда наезжают парни из Гилроя и плещутся, словно буйволы. Поразительное у всех у них сложение — как у быка Аписа.[249] Самые постоянные купальщики — те, у кого какое-нибудь кожное заболевание или же артрит, прострел, подагра, ревматизм и бурсит. У одного из них, раздражительного ублюдка, семь лет страдающего чесоткой, задница до того расчесана, что напоминает пылающее солнце. Другой тип, который отказывается надевать бандаж, таскает с собой тестикулы столь чудовищных размеров, что не во всякой тачке поместятся. Ну а уж что касается варикозных вен, то каких тут только не увидишь; интригующей всего те, что выглядят как сине-пурпурные леденцы.
В определенные дни появляются кавалеры древнего ордена гермафродитов. («Ах, Рон, как мне нравится твоя сегодняшняя прическа!») Большинство стройны, как эфебы; многие — художники, все — танцовщики и обожают щебетать о пустяках. Они всегда обсуждают безличные вещи в очень интимной манере. И всегда очень заняты — полируют ногти, завивают волосы, разминают мышцы, прихорашиваются, любуются собою, глядя в карманное зеркальце. Очаровательные создания, ей-ей. Особенно когда распускают волосы. Когда доверительно обращаются к тебе. Часто, наблюдая за их туалетом, я вспоминаю доблестных спартанцев — перед сражением у Фермопил. Сомневаюсь, однако, что эти, у Слейдовых ключей, готовы умереть до последнего человека. («Своего рода глупость, вы не находите?») Изредка вдруг появляется изящный, щеголеватый европеец неясного возраста в сопровождении французского пуделя, с которым он обращается, как галантный господин со своей возлюбленной. С подобной личностью, как правило, путешествующей по свету, почти наверняка парфюмером, одно удовольствие поболтать. Он с одинаковой бойкостью рассуждает о том о сем, обо всем и ни о чем. Все его внимание сосредоточено на собаке; если нет достойного собеседника, он разговаривает с ней.
