Тропа - [56]

– Да.

– Почему?

– Ты можешь быть нужен для какой-то цели, о которой ты не знаешь, и тебя надо направлять.

– Но зачем губить невинных?

– За всеми есть вина, – ответил спокойно Мато, и мне сделалось холодно на сердце. Затем он помолчал и продолжил: – Есть и такие люди, которых Творец создал специально, чтобы пользоваться ими для назидания другим. Никто из нас не знает до конца, для чего он послан в этот мир. Каждый выполняет свою задачу. Дело некоторых – служить пищей другим. И это не только звери. Кое-кто из людей тоже служит дичью.

– Неужели Великий Дух рождает кого-то лишь для того, чтобы уничтожить их?

– Ты рождён с белой кожей, а я с тёмной. Но ни ты, ни я не знаем, почему так получилось. Мы – часть Великой Тайны. Мы служим целям, о которых не знаем ничего. При рождении каждому из нас даётся Сичун.

– Что такое Сичун?

– Это дух, который сопровождает нас по всей жизни до самой смерти. Но он не умирает, он вечен. Он – часть каждого из нас, поэтому мы тоже вечны. Мы привыкли видеть, как погибают наши друзья. Мы прощаемся с ними, когда кладём мёртвое тело на погребальный настил. Но дух не умирает. Он есть наша главная часть. Он важнее тела, хотя пользуется телом и живёт в нём. Без него человека не бывает. Сичун есть составная часть Вакан-Танки.

– Если мы вечны, то как можно нас наказывать? Как можно нас убить? Разве Вакан-Танка не знает, что мы бессмертны?

– Вакан-Танка знает всё, потому что он есть всё. Но человек считает, что тело – главное, потому что оно пьёт и ест, потому что ему приятно и больно. Человек думает, что он кончается, когда тело умирает. Вакан-Танка забирает у тела жизнь, когда человек выполнил то, что ему предначертано, или если мешает другим сделать своё дело. Но потом человек опять приходит сюда, чтобы исправить свои ошибки.

– Человек снова рождается?

– Да.

Я опять сражён, как и вчера, когда услышал от него о Христе. По сути, он рассказывает мне о воскрешении, но не в той форме, как об этом говорит Библия. Он ставит меня в тупик. Я не знаю, о чём его спрашивать. Я не готов к разговору с этим странным дикарём.

– Вакан-Танка злой?

– Нет, – Мато отвечает не задумываясь.

– Добрый?

– Нет.

– Какой же Он?

– Никакой. Он всё, что есть вокруг и внутри. Разве всё может быть каким-то одним?

Я прекращаю разговор.

22 сентября

Джек сказал мне, что ему пора умирать. Посмеялся над моим любопытством. Сказал, что не мне, а ему надобно про загробный мир вынюхивать.

1 октября 1845

Мато собирается присоединиться к делегации Сю, которых везут в Вашингтон. Он уверен, что жизнь его народа скоро изменится, но сначала будет много горя. Он странен. Как всегда, знает много разного, о чём никому не рассказывает. Как-то я спросил, почему он не открывает своим людям то, что ему сообщают духи. Он сказал: “Люди сейчас не поймут. Они постигнут это, получив страшный урок. Так мне сказали духи”.

15 октября

Вчера Джек-Собака прошептал мне: “Человек должен умирать, как птица, которая со всего лёту ударяется о скалу. А я сохну, словно старый пень. Вот уж и трубку в руках не удерживаю”.

Сегодня он умер. Утром, когда мы поднялись, он продолжал спать. Мэгги первая услышала, что он не дышит.

Мато распорядился, чтобы для Джека поставили небольшую палатку. Женщины выполнили это очень быстро. Я много раз встречал подобные типи в местности, где мало деревьев, а мы как раз стоим в степи. Внутри палатки зажгли свёрнутые косичкой стебли сладкой травы и оборудовали для старика Джека ложе из выделанной добела буйволиной шкуры с магическими рисунками. Когда его уложили, края шкуры набросили на него, будто он укрылся ими. Рядом оставили всё его оружие. Кто-то привёл его лошадь, отрубил ей голову и водрузил её на шест перед входом в типи. Мато покрыл лицо Джека красной охрой, вымазав заодно и всю его бороду. На груди у него, между ладоней, приспособили расшитую бисером сумку с трубкой.

Всё это время поблизости стучали в бубны два старика, исполняя прощальную песню.

Мне странно думать, что Джек-Собака больше никогда не заговорит со мной, что не будет задорно смеяться, откашливаясь ежеминутно. Я вижу, что он мёртв, но не чувствую этого.

Всё чаще меня посещают мысли о смерти. Для чего нам даны наши желания? Для чего мы стремимся куда-то, если всё прервётся одним разом? Коли смерть отнимет у нас всё, то и жизнь сама – ничто!

Сейчас вдруг припомнил: когда в прошлый раз пуля пробила мне руку, я впервые увидел кровь по-особенному. Я увидел, что она не есть что-то самостоятельное, но она есть я. Из моей раны вытекал я сам. Я капал на землю, впитывался в землю, растворялся. Значит, часть меня уже никогда не вернётся ко мне, останется в той самой земле. Получается, что я немного уже похоронен где-то.

Хотел бы я понимать то, что понимает Мато. Он спокоен. Он не похож на остальных индейцев. Он не рвётся за почестями и не состоит ни в одном воинском обществе. Но все настаивают на том, что он был самым свирепым бойцом племени. Что изменило его? Лишь однажды я видел, как он впереди других помчался навстречу Воронам, которые атаковали наше стойбище. Он свалил двух врагов с невероятной лёгкостью и развернул коня обратно в лагерь. Остальные Оглалы подоспели в тот момент и вступили в бой. Мато остановил врагов, но не принёс никаких трофеев, не участвовал в победном танце, не похвалялся своими подвигами в тот день. Он словно выполнил то, что требовалось от него, и ушёл со сцены. Он очень странный.