Тропа поперек шоссе - [4]

й Василий заступаться за них!..

Возвращался я, как отступающий краб -- пятясь задом, с опаской наблюдая, как все больше и больше свирепых мордашек опасного семейства оборачивается в мою сторону. К счастью, в эту напряженную минуту на сцену выступил дядюшка Пин. Отвлекшись от своего ноющего плеча и, мигом разобравшись в конфликте, он показал сразу всем Мэлловановским отпрыскам свой темный костлявый кулак. Честно сказать, не такая уж грозная штука -- дядин кулак, но для малолетних Мэллованов этого оказалось достаточно. Сердито шипя, они замерли на своих местах, не переступая опасного рубикона. И только тут я догадался посмотреть в затуманенные окна.

Мы уже не ползли и даже не ехали, -- мы неслись среди песчаных, изборожденных морщинами барханов, оставляя за собой клубящийся пыльный шлейф. Песок и мелкие камешки стучали о днище, терлись о стекла, еще более затуманивая пролетающие пейзажи. Отчего-то казалось, что я часто, не ко времени моргаю. Это проскакивали мимо нас высокие пальмы и ветвистые баобабы. Пока я разбирался с чертовыми воришками, наш Путь уже начался! С досады я чуть было не разревелся. Все было смазано с самого начала! Во-первых, я циркнул себе на колено, во-вторых, не успел, как следует, попрощаться со старейшиной и стариком Василием, в-третьих, я не захватил с собой горсть песка, как замышлял это сделать перед посадкой. В довершении всего я не проследил за первыми мгновениями Пути, не кинул последнего взгляда на Лагуну, на остающихся там соплеменников. Излишне добавлять, что все мы по-прежнему сидели и лежали на полу, лишенные обещанных мест, подпрыгивая на крутых ухабах, давая Мэллованам еще один повод для насмешек.

Как я не крепился, слезы выступили на моих мужественных глазенках. Доброе лицо дядюшки Пина расплылось, оказавшись совсем рядом.

-- Ну, чего ты, малыш? -- рука его, еще недавно изображавшая кулак, ласково поерошила мою макушку. И оттого, что голос дядюшки звучал неуверенно, а гладившая рука чуть заметно дрожала, что-то окончательно потекло и растаяло во мне. Уткнувшись в его плечо, я откровенно разрыдался, никого более не стыдясь. Злорадно хихикнули Мэллованы, осуждающе ругнулся Лис, но мне было все равно. Мой Путь начался без меня.

###Глава 3

Что такое дневник, я знаю. Такую штуку втайне от всех ведет Уолф. И он же как-то объяснил мне, что дневник, в сущности, то же самое, что наша память. Не думаю, что он прав на все сто, так как память, на мой взгляд, значительно проще и удобнее в обращении. Я, например, пользуюсь ее услугами ежедневно и без каких-либо особых усилий. И если Уолф хочет вспоминать, листая странички, -пусть. Я предпочитаю делать то же самое в сосредоточенной неподвижности, сидя или лежа. Правда, Уолф говорит, что бумага надежнее памяти, но чтобы окончательно согласиться или не согласиться с ним, мне потребуются долгие годы, а затягивать спор на столь умопомрачительный срок -- занятие, согласитесь, скучное, если не сказать -- бессмысленное. Кроме того, мысленно посовещавшись с многомудрым Василием, я выразил сомнение, что люди видят и ощущают ежесекундно одно и то же. Если бы это было так, они походили бы друг на друга, как капли одного дождя. По счастью, все обстоит иначе. География, время и приключения с аккуратной скрупулезностью вбивают между людьми клинья, и именно по этим пограничным вешкам мы отчетливо видим, где заканчивается, скажем, старик Василий и начинается Уолф. Их можно сделать близнецами без имени, без возраста, уладив с разницей в походке, в голосе, и все равно через день-два один из них превратится в Василия, другой -- в Уолфа. А если так, то о какой бумажной достоверности идет речь?

Все это, только чуть подробнее, я изложил Уолфу, и хотя он продолжал по инерции спорить, но чувствовалось, что он призадумался над моими словами. Наш милый Уолф умел слушать и размышлять. Потому мы, верно, и ладили, потому и свойственно ему было некоторое умственное колебание. Умные люди всегда колеблются. Они выбирают. Из двух и более решений самое верное. Чем больше решений, тем мы умнее. Однако из большего числа труднее и выбрать, и посему колебание -- не слабость и не трусость, колебание -- это время, в течение которого мы пересчитываем в связке бананов плоды, на вид и наощупь определяя самые сочные и сладкие. Зато дядюшка Пин не колебался ни секунды. Услышав, о чем мы ведем спор, он удивился до чрезвычайности. Тут же, оттеснив нас в сторону, принялся журить Уолфа за то, что тот пускается со мной в столь взрослые разговоры. Уолф с деликатностью делал вид, что внимает его пузырящейся от возмущения речи, и украдкой подмигивал мне искрящимся глазом...

Я хорошо помню, как этот же самый глаз подмигивал мне, забившемуся в расщелину между скал, куда еще совсем недавно пытался проткнуться огромных размеров окунь. Это надо было видеть воочию. Нет ничего страшнее для детского сердца, чем первое знакомство с рыбьим "жором". Жор просыпался у морских чудовищ осенью, примерно в середине сентября, и у жителей островов начиналась суетливая пора. Щуки, грипуны и окуни-исполины, шевеля розоватыми жабрами, выныривали из морского тумана и, собираясь в стаи, двигались к островам. Океан не способен был насытить их, -- они выходили на сушу, черными торпедами оплывали пальмовую рощу на краю Лагуны, вторгались в тесные деревенские улочки. Чаще всего к их приходу население острова успевало попрятаться в подвалы и погреба, но иногда это случалось совершенно неожиданно -- посреди ночи или в утреннем промозглом тумане. Впрочем, я отчетливо помню, что в первую мою встречу с воинами из рыбьего племени был день и ярко светило солнце. Мы возились с приятелями в придорожной пыли, когда что-то внезапно закричал прибежавший в деревню старейшина. Он никогда не кричал так страшно, и детвора с визгом сыпанула по домам. Почти тотчас я увидел силуэты первых двух рыбин, показавшихся над крышей амбара. Они двигались какими-то судорожными рывками, хватая зазевавшихся губастыми широкими ртами, заглатывая схваченных, глазами выцеливая следующую жертву. Тетушка Двина спасла тогда многих из нас, выпустив из хлева своих любимых поросят. Отвлекшись от нас, тигровой масти окуни атаковали животных. Оглядываясь на бегу, я видел, как тяжелыми мордами они таранили стены домов, крушили оконные рамы. Пытаться прятаться от них в домах было бесполезно, и именно от такого исполина я удирал во все лопатки в направлении береговых скал. Сам не знаю почему я выбрал такую дорогу, но возможно я ничего не выбирал. Разве овца выбирает путь, когда за ней мчатся собаки? Также было и со мной.