Тропа бабьих слез - [18]

7

За синими распадками притаилось дикое, горное озеро. Сдавленное с двух сторон туполобыми белками, оно вытянулось во всю длину долины. Если смотреть сверху, с Горбатого перевала, Медвежье озеро напоминает перо глухаря из хвоста, такое же прямое и ровное. По берегам озера опушились вековые деревья, преимущественно вековой кедрач. В верхней его части, по всей ширине лога, будто вылизанные языком коровы отпечатались пустые, чистые поля-покосы. Внизу, в ногах таежного водоема, под сводом густых деревьев с трудом просматриваются квадратные строения отшельнической заимки.

Как давно в глухой тайге появились люди, знают только угрюмые горы. Дикий зверь, вслушиваясь с перевала в собачий лай, рвущуюся речь человека, вынюхивая предупреждающий, едкий дым, пугливо обходит озерную долину стороной. Редкий в этих местах путник, благодарно удивляется находке, точно так же, как мореход погибшего корабля видит в безбрежном океане очертания острова.

Своим появлением таинственная заимка обязана постоянным репрессиям и гонениям, длившимся на Руси со времен появления летописи. Во все времена неприязнь, вероисповедование, власть порождали войны, в которых страдал простой человек. В поисках лучшей жизни переселенцы уходили в глухие места, прятали себя, род свой, веру для продолжения жизни. С давних времен Сибирь была надежным защитником угнетенных, своеобразным крылом спасения, где свобода мысли шагала в одну ногу с волей.

Не счесть по Сибири староверческих заимок и скитов. Неизвестно точное количество людей, скрывавшихся за стенами маленьких монастырей, за огражденными от лихого глаза, зверя лютого кольями поселениями, как не знать истинный смысл появления человека на планете Земля. В каждом из них своя правда, разочарование или возрождение. Однако какими ни были законы затворничества, во все времена страждущему бродяге из приоткрытых ворот подадут кусок хлеба, протянут тлеющую лучину для костра. Таковы законы тайги: дай просившему, вернется благодарностью!

По выверенным временем, горем и лихолетьем правилам живет на Медвежьем озере род Погорельцевых. Старые люди рассказывают, что во времена раскола церкви пришли Погорельцевы в Сибирь, оставив за собой пепелище, огнем уничтожив непосильное добро, которое могло достаться православной церкви. Перебравшись на новое место, старообрядцы отстраивались вновь, но их догоняло время: церковь шла по пятам. Не задумываясь, староверы опять жгли жилье и уходили дальше в тайгу. Так было несколько раз, пока Погорельцевы наконец дошли до берегов Казыра, заново обжились, но и здесь задержались ненадолго. Столыпинская реформа дала свободу крестьянину. В поисках лучшей, сытной жизни в Сибирь потянулись сотни освобожденных рабов. Многие из них пожелали тоже поселиться на красивой, спокойной реке. Подобное соседство Погорельцевы не потерпели, опять уничтожили огнем нажитое трудом и упорством хозяйство, и ушли дальше, на малоизвестное Медвежье озеро.

Два дня перехода по дикой тайге значительно отлучили староверов с миром людей на какое-то время. Но горячие времена, смута, война с Японией, Первая мировая схватка, революция докатились и до медвежьих уголков. Цивилизация жалом острого топора вонзилась в строй отшельников. Раскол в роду разбил семью на части: шесть сынов и две дочери Погорельцевых ушли жить к людям. На Медвежьем озере осталось жить пять человек.

Самый старый из всех, восьмидесятилетний представитель рода Погорельцевых, дед Лука Власович был настоящим наследником веры старообрядцев. Своей строгостью, властью, иногда граничившей с долей жестокости, глава семейства держал под контролем остатки некогда многочисленного рода. Подобный характером своему отцу, пятидесятилетний сын Фома Лукич не отличался складом от предка. Такой же суровый, требовательный, он строго спрашивал со всех о возложенных обязанностях. Его дорогая супруга Мария Яковлевна пунктуально выполняла заветы веры и следила за порядком в доме. Племянник Маркел к своим восемнадцати годам был настоящим хозяином Медвежьего озера и округи. Большой любитель и знаток тайги, он не ушел к людям, как братья и сестры, а остался верен родным просторам. Пятая, возможно, обиженная жизнью душа, была дочь Фомы Лукича и Марии Яковлевны, давно засиженная в старых девах Софья.

Несколько лет назад, тогда еще молодая, на выданье девушка – у староверов выходят замуж рано, в 16 лет – пошла весной за березовым соком. Ее привлек жалобный детский крик. Софья бросилась на голос. Она увидела неподалеку, на поляне, естественную в природе картину охоты: стремительный ястреб теребил раненого зайца. Софья поспешила на помощь, отбила косого, жалея, подняла на руки. Переживая очередную трагедию, – заяц думал, попал в руки охотника, – длинноухий попытался вырваться, стал отчаянно бить задними лапами и разорвал девушке когтями задних лап лицо. Трагедия была непоправимой. У девушки была изуродована левая часть лица, вытек глаз, порваны губы, нос, щека. Мать не смогла помочь дочери естественными, природными средствами. До конца своей жизни Софья осталась изуродованной страшными ранами. О предстоящей свадьбе не было речи. Увидев девушку, жених тут же отказался от совместной жизни. Обреченная быть вечной невестой, Софья покорно приняла свою судьбу одиночества. Чтобы не привлекать к себе внимания людей, теперь она больше старалась быть одна. В свои двадцать три года Софья ни разу не была в поселке.