Троица. Будь больше самого себя - [36]

ФРЕДЕРИК БЕГБЕДЕР

Начну главу о «типах» мышления с парадоксального утверждения: я абсолютно не доверяю каким-либо типологиям. Каждый из нас уникален, а поэтому они просто не работают.

Впрочем, эта уникальность – не какая-то волшебная «особенность», а лишь индивидуальное сочетание различных (универсальных для всех нас) механизмов и настроек психики.

Когда вы садитесь играть в шашки, перед вами только фигурки двух цветов и поле восемь на восемь. Разнообразие, согласитесь, сомнительное. Но начните играть, и ни одна игра не будет такой же, как другая.

В общем, мы – уникальный результат тривиальной комбинаторики.

Поэтому, если вам, вдруг, покажется сейчас, что речь идёт о каких-то конкретных «типах людей» – не обольщайтесь. Да, это действительно типы, но типы психических механизмов, обеспечивающих работу нашего мышления.

В первой главе я попытался дать общие очертания того, каким образом наш мозг создаёт три базовых «психических радикала» – «шизоидный», «истероидный» и «невротический» (именно они и определяют способы сборки тех интеллектуальных объектов, которые составляют нашу карту реальности).

Мы выяснили, что само наличие этих «радикалов» связано с особенностями проявления нашего инстинкта самосохранения, который сам, в свою очередь, представляет собой трёхглавого змия – самосохранение индивида, группы и вида.

Чем оригинальней каждая из голов этого змия наших инстинктов, тем более нестандартным получается и результат: индивидуальный мир человека, порождаемый его мозгом, и, как следствие, поведение, которое данный человек демонстрирует.

Если же все три головы – ого-го какие оригинальные, то и вовсе – туши свет! Оригинальности будет полные штаны. Впрочем, эта нестандартность, необычность может вылиться и в обычную фриковатость (как правило, тем дело и заканчивается), но может стать и хорошей психофизиологической основой для чего-то и в самом деле «гениального».

Многое, таким образом, зависит от того, как мы пользуемся этими своими «оригинальностями», и моя задача сейчас прояснить их специфику.

К сожалению, любимая мною психиатрия в этом нам помочь уже не сможет. Исследуя человека как набор частных проявлений, то есть реализуя феноменологический подход, психиатры уподобились слепым мудрецам из притчи о слоне: их данные достоверны, но противоречивы.

Поэтому мы пойдём другим путём: мы попытаемся определить саму механику этой сборки интеллектуальных объектов наших карт реальности.

Как я уже рассказывал в книге «Чертоги разума»: всё, с чем мы имеем дело, – это интеллектуальные объекты.

На нейрофизиологическом уровне интеллектуальные объекты – это просто нервные клетки, объединённые в некие функциональные единства.

Но для нас с вами это уже «что-то»: визуальные образы, конкретные звуки, тактильные ощущения, двигательные автоматизмы, эмоциональные переживания, слова и значения этих слов, наши знания о чём-либо и т. д. То есть любой продукт психики – это, по сути, интеллектуальный объект.

Когда мы говорим о мышлении, речь идёт о нашей с вами способности создавать карты реальности. Мы строим эти карты из интеллектуальных объектов с целью, так сказать, ориентации «на местности» (нам нужно понять, что происходит, и как нам, в связи с этим, следует действовать, чтобы получить желаемый, необходимый нам результат).

Вот здесь, собственно, и возникает своего рода точка бифуркации – наш мир как бы распадается надвое: на мир физический (в нашей же голове) и на мир наших представлений (в ней же).

«Местность», на которой нам приходится ориентироваться, не такая, как у других животных. «Местность» безъязычных животных основана лишь на рецепторике, на восприятии физического мира.

Мы же с вами живём в мире наших отношений с другими людьми, в мире своих представлений, в мире «идеального». «Идеальное» – это то, что мы считаем реальным, но не можем, грубо говоря, пощупать.

Например, я думаю, что человек красив (реально так думаю и даже «вижу» его красоту), но рецепторы, способные воспринять «красоту», в моей нервной системе не предусмотрены. Так откуда же она берётся?!

Эту «красоту» я додумываю в себе, создаю как специфический интеллектуальный объект – вот такой, собственно человеческий, читай – «идеальный»[20].

С другой стороны, мы, конечно, тоже животные, поэтому наш мозг создаёт и «рецепторный мир», но мы практически не обращаем на него внимания. В нём для нас слишком мало рисков – разве что машина рядом резко затормозит, и мы вздрогнем. Или если нам кто-то ногу захочет отрезать – это нас взбодрит крепко. Но это же не так часто происходит, правда? Тогда как в дикой природе подобные вздрагивания и бодрость – суть жизни, так сказать.

Куда больше нас заботит другой мир – мир, производный от наших отношений с другими людьми. И решения, которые мы в нём принимаем, касаются не «борьбы или бегства» (в физическом их исполнении), а наших знаний, представлений, социальных ролей, амбиций, верований, ценностей и прочих следствий нашего воспитания в культуре.

Проще говоря, мы, по большей части, живём и действуем в мире, который имеет «идеальную» природу. То есть сам тот мир, который мы считаем реальным, является полностью вымышленным.