Трофейщик - [5]

II

Ваня Ревич работал врачом скорой помощи и при случае подрабатывал на дому — за два сеанса прерывал нежелательную в силу разных причин беременность методом массажа. Деньги у него водились, он был молод, толст в тех пределах, чтобы еще нравиться женщинам, жил на Стремянной в отдельной трехкомнатной квартире один — жена ушла год назад, не выдержав темпа Ваниной жизни. Ваня купил ей квартиру и, кажется, ничуть не расстроился потерей десяти тысяч долларов и любимой женщины и продолжал жить в свое удовольствие. Каким образом он зарабатывал суммы, для его друзей просто фантастические — даже учитывая подпольные аборты, это были слишком большие деньги, — не знал никто, а в темных веселых еврейских глазах Ивана Давидовича Ревича нельзя было прочитать ничего, кроме душевной теплоты и неизменной приветливости.

— Никогда никому не говори, что ты не любишь оперу, — говорил Ваня своему другу художнику-примитивисту Юране. — Это признак дурного воспитания и неразвитого вкуса. — Ваня раскраснелся, черные волосы растрепались и прилипли к потному лбу, он ронял на стол пепел с забытой в руке сигареты и задевал манжетами рубашки за тонкие хрустальные рюмки, едва не сбрасывая их на пол.

— А почему я должен лицемерить? Я считаю, что это совершенно мертвое искусство. Как и балет, кстати. — Юраня взял со стола пустую жестяную баночку «черной смерти» и потряс ее, поднеся к уху. — Вань, давай чирик.

— Секундочку! — Иван Давидович проворно вскочил с табуретки и деловитой походкой покинул кухню.

Войдя в комнату, служившую ему кабинетом, и включив настольную лампу, он увидел лежащих на кожаном офисном, купленном по случаю у одной закрывшейся конторы диване Катьку и своего старого приятеля музыканта Гену. У музыканта Гены сегодня был день рождения, и он всю ночь обходил своих друзей с пакетами, полными водки и еды, всем наливая, со всеми выпивая и закусывая, и, дойдя наконец до квартиры Ивана Давидовича, дальше двигаться уже не смог. Сейчас он пытался стащить юбку с лежащей спиной к нему Катьки, которая не подавала признаков жизни. Гена тоже владел своим телом с большим трудом и никак не мог справиться с поставленной задачей.

— Прошу прощения, господа, — пробормотал Иван Давидович, выдвинув ящик письменного стола, достал из маленькой картонной коробочки («для мелочи») десятитысячную бумажку, секунду подумал и добавил к ней еще две, закрыл ящик и вышел из комнаты, оставив свет включенным.

— Юраня, вот тебе тридцатник, возьми только чего-нибудь приличного и нормальных сигарет. Вообще, я, как врач, тебе советую — не пей баночную водку. Одному Богу известно, что там внутри.

Юраня пожал плечами, взял деньги и вышел в прихожую.

— Я быстренько, — сказал он, надевая ботинки.

— Давай-давай, ждем-с. — Ваня аккуратно закрыл за приятелем дверь и отправился на кухню.

В прихожей раздался звонок.

— Черт, да что он забыл?! — Иван Давидович устало прошаркал к входной двери.

— Юраня, ты?

— Я, я. С другом твоим. Открывай, Вань.

Иван Давидович распахнул дверь, и Юраня втолкнул в квартиру шатающегося Братца — Алексея Валинского, Ваниного одноклассника, весельчака и задиру, с блеском окончившего университет, начитанного скандалиста, афериста по жизни, соблазнителя, сверкающего остроумием и светящегося в любой компании от избытка внутренней энергии, короче говоря, замечательного парня. Братца изрядно шатало, кепка была надвинута на самый нос, ботинки и джинсы заляпаны засохшей грязью, подбородок и щеки покрывала густая черная щетина.

— Гость пришел, — прокомментировал Юраня появление Братца, — к двум часам ночи гость хороший идет, напористый. Ну, я сейчас. — И он затопал вниз по лестнице.

Алексей молча, не глядя на Ивана Давидовича, прошел на кухню, неуклюже плюхнулся на табурет, привалился спиной к батарее и вытянул грязные ноги, не снимая ботинок.

— Что, нажрался, что ли? — растерянно спросил Ваня. Он очень не любил, когда по его квартире ходили в грязной обуви.

Алексей снял кепку.

— Вань, посмотри, что у меня тут, — промычал он, почти не открывая рта.

— Ого! Ну ты, Братец, даешь! Подрался, что ли?

— Подрался.

— А где? — Ваня всегда интересовался подобными вопросами. По улицам он ходил с опаской, хулиганов побаивался и, когда ему сообщали о драках, происходящих в непосредственной близости от его дома, расстраивался, проецируя случившееся на себя. Если же битвы случались в районах отдаленных, успокаивался и чувствовал себя в безопасности.

— Далеко. На Ржевке.

— Чего это тебя туда занесло?

— Вань, может, у меня сотрясение?

Иван Давидович пощупал разбитый лоб Алексея, попросил его оскалить зубы, поводил пальцем перед глазами, следя за движением зрачков.

— Нет, сотрясения никакого нет. Не тошнило тебя?

— Не так чтобы очень…

— Что значит «не так»? Не блевал?

— Да нет. От голода, наверное.

— Хм, от голода. В лесу, что ли, живешь?

Алексей странно посмотрел на Ваню и промолчал.

— Нет у тебя никакого сотрясения. Но приложили тебя знатно. Чем, если не секрет? Палкой?

— Угу.

— А, и по челюсти схлопотал. Ну-ка, покажи. Так болит?

— Болит.

— Не колет? Какая боль?

— Да не колет. Просто болит.

— В общем и целом картина ясна. Все у тебя в порядке, но болеть будет долго. Сейчас принесут анестезию, полечим тебя немножко. А вообще, тебе нужен полный покой и приятное женское общество. — Ваня хихикнул. — Ну, ты красавец. Иди побрейся пока. Где ты был-то? Как с фронта вернулся.