Трофейщик - [17]

Яркий свет ослепил его, Михаила Петровича снова зашатало, затошнило, каждый шаг требовал полной концентрации и внимания, он медленно двигался вперед, но расстояние до торгового центра, казалось, не уменьшалось. «Три столба», — сосчитал он уличные фонари, стоящие вдоль дороги, и бесконечно долго шагал от одного к другому. Миновав последний, подбрел к ступенькам — пять ступенек вверх, он войдет в знакомое помещение, и все будет хорошо, все будет просто прекрасно, главное — не расслабляться и не паниковать.

Он почувствовал, что теряет сознание, и, зажмурившись, почти бегом рванул вверх по лестнице.

Перед стойкой толпилось несколько человек — Семен, высоченный дядька, ровесник Михаила Петровича, но выглядевший и чувствовавший себя не в пример лучше, стоял первым. Семен был одет в нейлоновый спортивный костюм, обтягивающий его огромный живот, мощные ляжки и шары бицепсов. Бритая наголо голова Семена росла прямо из необъятных плеч. Он улыбался, шутил со стоящими за ним двумя заморышами-мужичонками, «волчившими» на «Ленфильме», то есть работающими без оформления грузчиками на день. Мужичонки подобострастно хихикали, с нетерпением поглядывали искоса на две пятилитровые банки, медленно наполняющиеся мутным пивом из спаренных блестящих кранов. Михаил Петрович не раздумывая двинулся прямо к Семену.

— Петрович, здорово! — заблестел зубами Семен, — Ой-ой-ой, завязывать пора, Петрович, не пущу без очереди, ха-ха, не пущу! Совсем ты неживой, ха-ха.

Михаил Петрович молча смотрел в пол. Голос Семена уходил дальше и дальше, смысл слов почти не улавливался.

— Две. — Он положил деньги рядом с банками Семена.

— Серега, ладно, налей ему парочку. И мне тоже, — милостиво приказал Семен хозяину пивных кранов. — Завязывай, Петрович, сдохнешь ведь. Нельзя же так пить. Сколько дней-то уже?

— Сейчас, Сеня, подожди, подожди. — Михаил Петрович неловко взял кружки и, чувствуя, как трясти начинает не только руки, а уже все тело, понес их к одному из высоких круглых столиков. Поставив, вернее, почти уронив их на столешницу, он схватил одну кружку двумя руками и, проливая пиво на грудь, стал судорожно глотать.

— Сдача вот твоя, — сказал подошедший Семен, бросив на стол четыре десятки и несколько скомканных мелких бумажек. — Чего ты скис, Петрович? Делом займись, пропадешь ведь.

— Не пропаду, Сеня, не пропаду. Есть у меня наколка одна, хорошее дело, денежное. Не пропаду. — Голос Михаила Петровича дрожал по-прежнему, но сознание возвращалось, голова прояснялась и появлялось ощущение причастности к окружающему миру — ноги начинали чувствовать пол, руки из ватных становились живыми и относительно послушными. — Повторим? — Он посмотрел на Семена посветлевшими глазами.

— Опять разгоняешься? Иди отдохни, Миша. Ты в зеркало-то на себя смотрел сегодня? Чистый труп. Хорошо тебе.

— Как хочешь, как хочешь. А я тебе дело предложить хотел. Хорошо подняться можно.

— Подняться надо тебе, Миша, фиг ли ты в жопе такой сидишь? Пить бросай, сразу поднимешься. Дел сейчас навалом, работы навалом. Приведешь себя в порядок, ты ж умный мужик, е-мое…

— Сейчас, я парочку еще возьму… Не спорь, не спорь со мной, я свой организм знаю. Еще парочку, и все — завязываю. А то до дома не дойду. — Михаил Петрович, повеселев, направился к прилавку. — Мужики, мужики, мне повторить, — полез он в густевшую с приближением полудня толпу.

Семен ушел, забрав с собой свои десять литров, и с ним покинула Михаила Петровича появившаяся было после четырех кружек пива обычная легкомысленность и беспечность. Он не отвечал на замечания случайных соседей по столу, не смеялся, как водится, над простецкими анекдотами, молча пил, поглядывая по сторонам, и, к, собственному удивлению, не пьянел. Это неожиданно его порадовало. Он поставил на стол недопитую кружку и вышел на улицу. Что-то зрело в его голове, он уже смутно понимал, что именно, но боялся спугнуть, сформулировать мысль раньше времени, назвать ее неправильно и превратить в пошлость, в смешную глупость. Кашин бережно нес ее в себе, создав некий мягкий кокон, в котором она из нежной неоформившейся субстанции превращалась постепенно в твердое, увесистое убеждение, ощутимое физически. «Мысль — материальна», — вдруг вспомнил Михаил Петрович.

Он взял в ларьке бутылку водки, вернулся домой уверенным шагом и, сев на раскладушку, позволил наконец распиравшей его мысли полностью овладеть сознанием. «Бросаю пить, — произнес он вслух и сам удивился сказанному. — Мне пятьдесят лет. Связей — половина города. Все можно поправить. Не совсем же идиот. Оденусь поприличней — это главное. Нет, главное — Виталий. Начать нужно с него. Пусть берет в долю. Не сможет он мне отказать. Скажу — завязал, дела мы с ним хорошие делали, можно и продолжить. Я его никогда не подводил».

Он посмотрел на украшающую подоконник бутылку. «Стакан перед сном — иначе не уснуть будет. Утром — стошку и завтра вечером — опять стакан. Так можно плавно выйти. Впрочем, если дела пойдут, то и не до этого будет. Звонить Виталию немедленно, нужно срочно встретиться и обо всем поговорить».

Но Виталий неожиданно позвонил сам — Михаил Петрович попытался было рассказать ему о своем решении и договориться о встрече, но услышав, что тот заедет, сначала было обрадовался, но, повесив трубку, почувствовал легкое беспокойство. Что-то было не так. С чего бы это Виталий собрался к нему в гости — он угрюмо посмотрел на пустую грязную комнату. Не то это место, чтобы Виталий заехал отдохнуть. По старой дружбе? Тогда бы к себе пригласил — напоил бы, накормил, он любит общаться с комфортом. А этой квартирой он вообще всегда брезговал. Что-то ему надо. «Мы заедем» — кто это «мы»? На беспокойство наложились уже давно знакомые, но не ставшие менее угнетающими похмельные страхи, когда в голову лезут самые ужасные предположения и предчувствия. Михаил Петрович взял с подоконника бутылку и поставил под раскладушку, спустив до пола угол одеяла и прикрыв ее совсем. Потом открыл окно, чтобы выгнать кислый, затхлый дух, стоявший в квартире, лег и закрыл глаза.