— Вовсе не всегда, — неловко отпирался Лодька. И слегка отодвигался, ощутив через рубашку теплое Галкино плечо…
Плоскогубцами Лодька и Борька отгрызли от проволоки полуметровый кусок, согнули в узкую петлю и начали на утюге плющить и сгибать еще сильнее.
Музыка выключилась, Галчуха возникла в дверях.
— Вы чего это грохочете, как на танковом заводе? Даже патефон подскакивает.
Борька собрался, конечно, сообщить, что ни фига, мол, с твоим самурайским трофеем не сделается, но Лодька опередил:
— Да мы быстро. Шнуровку мастерим для нового мячика. Кончаем уже…
Галчуха подошла, глянула, работу одобрила (знала, что такое «шнуровка»).
— Подождите, я сейчас…
Сходила к себе, принесла из дядюшкиных запасов моток синей блестящей изоленты (в ту пору это была редкость).
— Вот, обмотайте рукоятку.
Рукоятку из согнутой в четыре раза проволоки обмотали. Шнуровочка стала прямо как фабричное изделие.
— Галка, спасибо!
И Борька смягчился, пробормотал, что, мол, мерси вам…
Галчуха ушла, за стенкой опять зазвучала «Чио-Чио-сан», Лодька стал укладывать в чемодан инструменты и проволоку. Борька перегнулся через его плечо.
— А это у тебя что? — И он вытащил из-под противогазной маски неровную, стянутую резинкой пачку целлулоидных пластинок Разноцветных и блестящих.
— Да так… — слегка смутился Лодька. — Насобирал на свалке…
— А зачем?
— Ну, ни за чем. Красивые потому что. Думал: может, смастерю чего-нибудь…
— А чего? — настырно спросил Борька.
Борька снаружи не был похож на человека с тонкой натурой. Мешковатый и толстогубый, с круглой, стриженной ежиком головой и мясистыми ушами, он незнакомому человеку мог показаться туповатым лентяем (впрочем, лентяйничать он и в самом деле любил, но не всегда). Однако нервы у него были чуткие. И теперь он сразу ощутил, что Лодька не говорит всей правды.
Значит, вот как! Мало того, что лучший друг в одиночку, без него, без Борьки, лазил по свалке, так еще и с какой-то тайной целью! И теперь что-то скрывает!
Борька не стал прятать обиду.
— Чего ты хотел мастерить-то? Что-то задумал без меня, а теперь еще и скрываешь…
Лодька знал, что друг не только чуток, но и ревнив. Не стал осложнять обстановку.
— Балда ты, Боренька. Я скрывал, потому что это для тебя… Хотел сделать мозаику, морскую картину из пластмассы в подарок на твой прошлогодний день рожденья. А потом увидел в «Когизе» «Героя нашего времени» и решил, что такой подарок лучше…
Борька засопел. Читать он любил не меньше Лодьки, «лермонтовским подарком» был весьма доволен и теперь видел, что «накатил» на друга зря.
— Да я чего… Просто спросил… А давай, правда, сделаем мозаику! Вместе!
На Борьку порой находило «художественное» вдохновение. Так он в прошлом году выдвинул идею смастерить из картона рыцарский замок (как в трофейном кино о Робин Гуде), и они с Лодькой смастерили и не раз потом играли в осаду крепости, которую пытались взять штурмом шахматные пешки, а защищали бумажные солдатики.
— Да зачем нам теперь мозаика? — усомнился Лодька.
— Ну… подарим кому-нибудь.
— Кому?
— Кому-нибудь… — Борьку, видать, соблазнял сам процесс изготовления мозаичной картины из разноцветной пластмассы (изумрудно-зеленые и синие с белой рябью пластинки так и просились превратиться в бурное море). И вдруг его осенило: — А давай Матвею Андреичу! Ему в сентябре стукнет уже пятьдесят лет! Порадуем старика!
Эта мысль не вызвала у Лодьки никаких возражений. Наоборот…
Про кольчугу
Матвей Андреевич преподавал русский и литературу. Седоватый, с редкими, зачесанными назад волосами и морщинистым лицом, он ходил в мешковатых штатских брюках и суконной гимнастерке с широким ремнем. Говорили, что гимнастерка — с военных времен, когда Матвея Андреевича крепко ранили под Варшавой… Его любили. Впрочем, не все. Некоторые типы, вроде Суглинкина и Бахрюкова, считали, что он «псих» и «зануда». Бывали случаи, что «Матвей» хватал какого-нибудь балбеса за шиворот, вытаскивал из-за парты и кричал:
— Я вам преподаю русскую словесность, а не фигли-мигли! А вы под стихи Пушкина смеете плеваться жеваной бумагой! Убирайтесь вон!..
(Матвей Андреевич в особо напряженные моменты обращался к ученикам на вы.)
Однажды Лодька видел в коридоре, как Матвей Андреевич тряс за плечи девятиклассника Лешку Григорьева и, заикаясь, выговаривал:
— В-вы негодяй! К-как вы смели!.. Я больше не желаю вас видеть! П-прочь с моих глаз!
И Лешка пошел, сутулясь.
Лодька догнал его во дворе и сочувственно спросил:
— За что он тебя так?
— За дело… — буркнул тот, не глядя. И быстро зашагал к школьной калитке…
Но такое случалось не часто. Обычно Матвей Андреевич был добродушен, почти никогда не ставил плохих отметок за невыученные стихи, а говорил: «Ты, голубчик, сегодня дома еще позанимайся, а завтра я опять спрошу, а то ведь срам — получать двойку за всем известное «Белеет парус одинокий…» И рассказывал про писателей он вовсе не занудно, а всегда интересно, гораздо лучше, чем написано в учебнике (будто он с этими писателями долго жил рядом и все про них знает)…
Был Матвей Андреевич классным руководителем в шестом «А», где учился Борька. Шестиклассник Аронский не отличался ни грамотностью, ни усердием в изучении русской литературы (при всей своей любви к чтению!), но Матвей Андреевич ценил его за хороший голос. Петь Борька умел и любил и всегда выручал свой класс (а значит и руководителя) на конкурсных школьных смотрах и пионерских концертах.
