Троеточие… - [20]

Говорили о разном, никак не касаясь вчерашнего события. В основном говорил Искрижицкий, рассказывал о себе, о службе, расспрашивал Сашку о планах на будущее… Разговор не очень клеился, Ильинский, проклиная себя за вчерашнюю несдержанность и, балансируя на грани между «как бы чего снова не напортачить» и «да не хочу я жениться», отвечал односложно, мучительно подбирая слова. Тягостный для обоих разговор завершился почти безрезультатно. Сашка держался, как партизан, и при этом очень боялся, как-то совсем по-детски трусил, что мама узнает о его проколе.

А майор вечером плотно общался с дочкой, взвешивая все «за «и «против» сложившейся ситуации. Маму на этот семейный совет не пригласили, потому что в доме у майора главной была Томочка, потом папа. В обязанности мамы входило обеспечение быта и тыла дочери и супруга, но без права голоса на семейном совете.

Эта партия устраивала и дочь, и отца: Ильинский был не просто перспективным – он уже неплохо кормил их семью, даже не будучи ее официальным членом. А про МГИМО и возвращение в самый престижный вуз СССР Искрижицкий знал с первого дня. Да и семья у этого юного гения в разы богаче подмосковного майора.

Он пообещает дочери, что сделает все возможное, чтобы устроить ее судьбу, но для этого, увы, нельзя было ограничится вчерашним одним разом.

Майор намекнет, что уроки идут Тамаре на пользу, выделит Ильинскому долю побольше в выездных концертах и будет уходить или уезжать на время всех уроков.

Через месяц Сашка в увольнительной позвонит Панкову, признается в проколе и попросит совета.

– Да, попал… Но тогда бери от ситуации максимум. Получил покровителя. Теперь держись. Это, конечно, очень грубо, но обещать – не значит жениться. Девку не обижай, папашу не зли. Тяни до дембеля. Надо будет для дела – даже домой привози в гости. А там характеристику положительную получил – и потерялся.

– А…? – вздохнет Сашка.

– Матери я аккуратно объясню, чтобы ты ее не доконал. Ее беречь надо, – устало выдохнул Панков. – Понял? Не подведи ее.

1969

Адиёт

– Аа-ааа! Адиёт! Посмотри на него! – Людка Канавская, захлебываясь от смеха, дернула за рукав Лорку. Перепрыгнув через ступени аптеки, через дорогу побежал лохматый пацан в коричневом костюме.

– Посмотри, – хохотала Людка, – галстук! Вот такой ширины!

Галстук был выдающимся – фасона «меч-кладенец». Такому позавидовал бы юный Маяковский. На ветру и скорости он почти горизонтально парил над землей. Расцветка была смелой даже для хиппующего шестьдесят девятого: на чернильно-фиолетовом шелке – изумрудно-зеленые турецкие огурцы.

– А-ди-ёт! – Людка, снова хрюкнув от смеха, подтерла глаз. – Я из-за него тушь размазала.

– Угу, и салфетка с таким галстуком не нужна, – докинула Лорка.

Людке не рассказывали, что слово «адиёт» в ее роду – судьбоносное. Начиная с Фиры, именно с него зарождались все истории любви.

Через две недели Канавская получит от профкома комсомольскую туристическую путевку в Крым. Поход с палатками, новые турбазы и экскурсия в дом-музей Александра Грина.

Главным был, конечно, Грин, а не какой-то поход. В них Люда ходила регулярно с восьмого класса. Жизнь на Молдаванке точно не про пешие походы, разве что на Привоз за брынзой или кабачками, но туристический кружок еще со старшей школы уже выезжал с палатками в недалекий приморский пригород. В шестидесятые это был самый модный отдых. Так что всю кострово-туристическую специфику Люда знала в совершенстве. От двух своих смешных и юных дядей – Вовы, Нилиного брата, и Сашки Ильинского она получила в наследство полный боекомплект – палатку, брезентовый рюкзак, стройотрядовскую куртку без нашивок и даже пижонский маленький походный примус. С первой заводской получки Люда купит вибрамы – плоские неубиваемые ботинки на тракторной подошве для долгих походов и невысоких гор. Правда, она по-прежнему предпочитала обычные синие кеды из «Спорттоваров».

Людка была первой спортсменкой в семье со времен велосипеда прабабушки Фиры – кроме туризма она с удовольствием рубилась в волейбол и настольный теннис и очень прилично играла в шашки. Потомственный «глаз-алмаз» и повышенная целкость при стрельбе ей тоже достались, но стрелять, в отличие от Жени, она вообще не любила.

Единственная дочка Нилы выросла на удивление романтичной – при всей своей языкатости и умении держать удар. А началось все с даже не с поэтов-шестидесятников, которых она переписывала в бесконечные маленькие блокнотики, а с него – обожаемого и неповторимого Александра Грина и его «Ассоли». Потом были «Корабли в Лиссе» и «Бегущая по волнам». Людка нашла свою дверь в другую идеальную жизнь и сбегала туда из молдаванского двора при каждой возможности, то есть ежевечерне – она перечитала серый двухтомник не просто сотню раз, а знала на память. На медной пластинке, которую она выклянчила на заводе, она выбила чеканку с Фрэзи Грант и парусником на горизонте. «Не одиноко на темной дороге? – шепотом спрашивала она у бегущей по волнам за Несбыточным и добавляла: – Меня зовут Фрэзи Грант. Я здесь, чтобы вам не было жутко и одиноко. Я скоро уйду…» Чтобы нарисовать парусник, который ждала Ассоль, она изучит все виды судов от галеона до марсельной шхуны. Люда Канавская сама была гриновской Ассолью, отшивая всех заводских и молдаванских ухажеров. Зачем ей эти дураки – она ждет своего Грея под алыми парусами, а когда он появится, точно его узнает и уплывет из этого дома с пьяным отчимом, дымом беломора и безымянным дворовым плевком «байстрючка» ей в спину.