— Я знаю, что здорово. Просто не хочу.
— Будь настоящим мужчиной, Зигвард.
— Не говори глупости. Я и так настоящий мужчина. По-твоему, только тот настоящий, кто следует всем диким славским обычаям?
— Я не об этом. Это тебе все поры откроет!
— Какие поры, что ты плетешь. Вы, славы, вконец задубели на своем севере, а у меня кожа нежная.
Кшиштоф махнул рукой и побежал кататься по снегу. Зигвард заметил в предбаннике еще один бочонок и нацедил себе пива в одну из тут же стоящих кружек. Рядом на вместительном блюде лежали горой засохшие небольшие куски хлеба, обильно посыпанные солью. Зигвард попробовал один. Запил пивом. Не понравилось. С кружкой пива в одной руке он вернулся в парную, не выглянув во двор и не заметив поэтому, что между фаворитом Забавы с перебитым носом и конунгом Кшиштофом происходит очень тихий, очень напряженный и полный обоюдной враждебности разговор.
Когда остальные ввалились в парную, несколько слуг втащили ведра с водой. Присутствующие тут же начали поливать друг друга из ведер. Зигвард подставил спину Кшиштофу, но тот облил его с головы до ног. Вода была ледяная. Зигвард, соблюдая приличия, не выругался, а только сжал зубы.
Затем те же слуги внесли квадратные куски белой материи. Крякая и приговаривая «эх, хорошо», присутствующие начали обмахивать друг друга этими тряпками. Зигвард же, не обращая ни на кого внимания, окунул тряпку в ведро и с наслаждением обтерся целиком, сдирая месячные слои пота и грязи. Тряпка стала черная. Зигвард взял другую и продолжил. Кожа благодарно покраснела. Теперь Зигвард уже сам попросил Кшиштофа облить его водой, но Кшиштоф был занят спором о сравнительных качествах вина и пива, и обмыть Зигварда вызвалась Услада. Пряча глаза, она подождала, пока Зигвард повернется к ней спиной и аккуратно, малыми дозами, выплескала на него все ведро.
— Благодарю, — сказал Зигвард. Услада вспыхнула и улыбнулась масляно.
После парной Зигвард, облачившись в свежее белье и ниверийского образца штаны, рубашку, и дублет, присоединился к скромному обеду. На севере темнеет рано, особенно зимой. В столовой горели свечи. Слуги разносили еду, плохо сервированную но обильную. Выпив ранее пива, Зигвард отказался от вина. Остальные мужчины пили вино кружками и стремительно пьянели, кроме Кшиштофа, который пил из своего личного кувшина. Наливая в свою кружку красную жидкость и заметив, что Зигвард следит за его движениями, Кшиштоф незаметно подмигнул. Зигвард кивнул понимающе. Виноградный сок, решил он. Из государственных соображений. Не гоже придворным лицезреть повелителя своего пьяным.
Женщины, не пившие ранее пива, пробовали вино и ели без особого аппетита. Возможно, они уже обедали раньше, а вино им нравилось скорее всего сладкое, которое к столу не подают.
Народу было минимум в два раза больше, чем в парной, и в прибавившейся части преобладала молодежь.
Обсуждали вначале политику, потом охоту и вскоре, в соответствии со степенью опьянения, перешли к шуткам и остротам, двусмысленность которых возрастала с каждым глотком вина. Женщины, вначале смеявшиеся, погрустнели и затуманились. Зигвард посочувствовал женщинам. А где же знаменитые славские обеденные увеселения, подумал он. Может, меня здесь стесняются? Вряд ли.
Словно в ответ на его мысли, дверь в столовую распахнулась и один за другим в помещение втанцевало несколько этнографически пестро одетых мужчин и женщин с разного рода музыкальными инструментами. Они построились в два ряда перпендикулярно столу и низко поклонились присутствующим, держа руки по швам. Обедающая молодежь неудовольствие свое выразила молчаливым поднятием бровей и закатыванием глаз, а старшее поколение с нарочитой благосклонностью наклонило головы вправо.
Вперед выступил среднего роста расторопный малый с подобострастными морщинами. Несколько струнных инструментов грянули вступление. Малый открыл рот и затянул приятным тенором:
Ах вдоль реченьки, вдоль речки, вдоль большой реки
Ходят девушки прекрасны, мягки башмаки,
Гладки платья, руки белы, глазоньки ясны,
Нету времени приятней, радостней весны.
Нехитрая но очень приятная мелодия отскакивала эхом от стен. Четыре лютни заиграли вдруг контрапункт, ориентируясь на опорные ноты песни и, подумал Зигвард, импровизируя вторую мелодию. Слова были неприятно глупые и слащавые. Женская часть ансамбля стала проплывать мимо певца хороводом, иллюстрируя повествование. Зигвард вспомнил, что древние славские песни — миф, и на самом деле никто не знает, как они звучали. А все эти «народные» песнопения были сочинены лет двадцать или тридцать назад профессиональными сочинителями, поэтому так гладко все это слушается.
Следующим номером была песня веселая. Пели ее дуэтом, давешний певец и одна из девушек, весьма привлекательная особа. Изображала песня перебранку мужа с женой. Ансамбль приплясывал и картинно заходился хохотом на заднем плане, иногда встревая хором хорошо тренированных голосов.
Эх касатка ты моя толстопузая,
Что ты вертишься, ругаясь и топая…
Зигвард хмыкнул удивленно. Оказывается, «народные» песняры в Славии заменяли некоторые слова песен в своих выступлениях, дабы не оскорбить слух высокопоставленных особ. Фалкон совсем недавно издал в Астафии особый закон, запрещающий употреблять некоторые слова и выражения в песнях и даже просто уличных разговорах, под страхом заключения в темницу на небольшой, но вполне неприятный срок. Зигвард тогда подумал, что Фалкон, как всегда, зверствует и чудит. Ан нет — просто веяние времени.
