Трое за границей - [11]

— Если бы каждый так рассуждал, жизнь бы стояла на месте во всем. Если бы никто никогда не пробовал новых вещей, мир бы застопорился. Только благодаря...

— Я знаю все аргументы, которые может привести спорящая сторона, — перебил я. — Я согласен экспериментировать с новым, когда тебе не исполнилось тридцать пять. После тридцати пяти, я считаю, человеку дается право подумать и о себе. Мы свой долг в этом отношении выполнили, особенно ты. Ты подорвался на патентованной газовой фаре...

— Ты знаешь, тут я, похоже, сам виноват. Я, похоже, слишком сильно затянул винты...

— Охотно верю. Если где-то что-то можно сделать неправильно, ты как раз так и сделаешь. Эту свою склонность тебе нужно учитывать, это обстоятельство не в твою пользу. Я, кстати, и не заметил, что ты там натворил. Я только помню, что мы тихо-мирно катили по Уитби-роуд, беседуя о Тридцатилетней войне*, как вдруг твоя лампа грохает как пистолетный выстрел и улетает. Я в шоке валюсь в канаву, а лицо твоей жены, когда я сказал, что ничего страшного не произошло и волноваться не следует... Потому что тебя уже несут наверх в спальню, двое, — а врач с сестрой будут с минуты на минуту... Лицо твоей жены не изгладилось из моей памяти до сих пор.

— Жалко, что ты ее не подобрал. Хотелось бы знать, почему она так вот грохнула.

— Подбирать лампу было некогда. По моим подсчетам, чтобы ее собрать, потребовалось бы два часа. А почему она так вот грохнула... Уже один факт, что она рекламировалась как самая безопасная фара в мире сам по себе — кому угодно, только не тебе, — предполагал катастрофу. А потом, — продолжил я, — была еще фара электрическая.

— Да, но она на самом деле здорово светила. Ты же сам говорил.

— Она светила просто блестяще на Кинг-роуд, в Брайтоне, и напугала лошадь. Как только нас застали сумерки за Кемп-тауном, она потухла, и тебя вызывали в полицию за езду без света. Может, ты помнишь все свои послеобеденные катания? Солнце в небе — лампа светит во все свои деньги, а когда наступает время зажигать свет, она естественным образом устает и требует отдыха.

— Да, она несколько раздражала, эта лампа, — пробормотал Гаррис, — я помню.

— Раздражала она меня. А тебе вообще оставалось повеситься. Потом эти седла, — продолжил я (я хотел, чтобы лекция обрела в душе Гарриса подобающий отклик). — Ты можешь припомнить такое седло из рекламы, которое ты не испробовал?

— Но ведь можно, я понимаю, найти нормальное седло!

— И не думай. Нас окружает несовершенный мир, в котором отрада разбавлена скорбью. Возможно, существует обетованный край, в котором велосипедные седла творятся из радуги и набиваются облаками. Но в этом мире проще просто привыкнуть к жесткому... Помнишь седло, которое ты купил в Бирмингеме? Раздвоенное посередине, похожее на пару почек?

— Ты про то, сделанное по анатомическим принципам?

— Очень возможно. На коробке была картинка, а на картинке — скелет. Точнее, та часть, посредством которой сидят.

— Там все было как надо. Там было показано действительное положение...

— Не будем вдаваться в подробности. Эта картинка всегда казалась мне нетактичной.

— С точки зрения медицинской все было правильно...

— Может быть. Человеку, на котором нет ничего кроме костей. Я только знаю, что пробовал его сам и что для человека, на котором есть тело, — это пытка. Каждый раз, когда ты наезжаешь на камешек или борозду, оно тебя... Тяпает. Все равно что едешь на озлобленном раке. А ты ездил так целый месяц.

— За месяц как раз можно оценить вещь по достоинству.

— За этот месяц и твои домашние как раз сумели оценить тебя по достоинству. Если позволишь так выразиться... Твоя жена говорила мне, что ты никогда за всю вашу семейную жизнь не был таким склочником, таким богохульником, как за этот месяц. А помнишь, было еще другое седло, с пружиной внизу?

— Ты имеешь в виду «Спираль»?

— Я имею в виду то самое, из которого ты вылетал как чертик из табакерки. Иногда ты падал вниз куда следует, иногда мимо. Я не для того обращаюсь к этим примерам, чтобы пробудить в тебе болезненные воспоминания, нет... Я просто хочу убедить тебя, что заниматься в твоем возрасте экспериментами — безрассудство.

— Я хочу, чтобы ты не заводил волынку насчет моего возраста. Мужчине тридцати четырех лет...

— Мужчине скольки-скольки лет?

— Не хочешь тормозить — не надо. Но если велосипед понесет на спуске и вы с Джорджем пролетите через церковную крышу, то я ни при чем.

— За Джорджа я не ручаюсь. Пустяки его иногда раздражают, как ты знаешь. Если что-нибудь вроде такого произойдет, он может вспылить, да. Но я берусь объяснить ему, что это была не твоя вина.

— Ну а как с железкой?

— Тандем, — сказал я, — в порядке.

— Ты его осмотрел?

— Я его не осматривал. И никто осматривать его не будет. В данный момент устройство находится в рабочем состоянии и будет находиться в рабочем состоянии до отъезда.

Я имел опыт подобных «осмотров». В Фолкстоне был мастер (я встречался с ним на реке). Как-то вечером он предложил на следующий день прокатиться, и я согласился. Проснулся я ни свет ни заря (ни свет ни заря в моем понимании; для этого пришлось потрудиться, и я был горд собой). Он опоздал на полчаса, и я дожидался его в саду — день занимался чудесный. Он сказал: