Трое в подводной лодке, не считая собаки - [11]

— Зато жгли в избах и скитах, — возразил Костя.

— Да это единичные случаи!

— Тебе и одного раза хватит. Кстати, помимо богохульства. Никогда, я повторяю, никогда, и ни при каких обстоятельствах, если мы проколемся и нас раскусят, а нас обязательно раскусят, не говорите про истукана. Это прямое обвинение в колдовстве и волхвовании, это — совсем другая статья, — добавил к сказанному Слава, — и немедля начинаем учить необходимый минимум.

— Так что про легализацию-то? — снова спросил Костя.

— Да хрен его знает. Походу, надо подкупить какого-нибудь приказного дьяка в городе и забрать документы покойника. Или ещё лучше, идея из «Дня шакала», идти на погост и выискивать могилки померших крещёных младенцев, а там уже дело техники.

— Короче, в Сибирь надо драпать. А ещё лучше — в Америку! — неожиданно заявил Саша.

— И зарасти там диким волосом и покрыться плесенью? Ну уж нет. Деньги надо делать здесь, в центре России. В кондовой, так сказать, глубинке. Да и женщины ихние мене вовсе не по ндраву! Не возбуждают оне мене! — ответил Костя.

— Ты что, уже того? Попробовал?

— Нет, я так, чисто умозрительно. Я ж говорю, не стоит у меня на них.

— Ну а что тогда не Урал? Там вроде уже цивилизация?

— Тебя там, мил друг, прикуют к тачке и будешь ты во глубине сибирских руд кайлом махать. За пайку. Нет, нет, и ещё раз нет! Тем более, — Костя многозначительно понизил голос, — здесь точка перехода. Когда-нибудь она должна будет открыться. По крайней мере, я всегда буду на это надеяться.

— Ну есть, короче, несколько вариантов: идти в Академию наук, впроголодь совершать открытия во славу русской науки, можно как-нибудь подсуетиться и какую-нибудь мануфактурку открыть, например стеклянную или фарфоровую — в Европе фарфор уже открыт, в России — нет, и не скоро откроют. Можно…

— Ты скажи, что сейчас с преступностью? Шалят ли на больших дорогах тати-душегубцы и охотники до чужого добра?

— Буквально не скажу, но все историки говорят одно. Что бандитов развелось столько, что даже Меншиков по своей губернии боялся ездить. В смысле, в окрестностях Санкт-Петербурга.

— Хорошо, — ответил Костя и промычал: «выхожу один я на дорогу, передо мной кремнистый путь блестит», — а ты поройся в бумагах, может найдёшь кого, кто при Петре Первом уехал за границу и там помер… А мы типа вернёмся…

— Это в ноуте. А его надо распаковать. И, кстати, как-то питать. Чёрт. В экономичном режиме на пять часов хватит, — сказал Слава.

— Давайте типографию откроем! Газету начнём выпускать, — у Саши прорезалась новая идея.

— На дыбу тебя отправят, немедля, — ответил Ярослав.

— За что?

— За то, что замышлял!

— Что замышлял?

— Вот на дыбе ты и расскажешь, что замышлял и против кого. Если до этого не заручишься личным, его величества, соизволением, печатать что-либо вообще, не говоря уже о газетах.

Ещё одна чудесная идея завяла, так и не принеся России плодов Просвещения.

— Ребята, ну хотя бы надо как-то со своими умениями определиться. Ну, теми, которые помимо охоты и рыбалки. Надо всё, всё, что есть в головах, выкладывать, иначе ведь так и сгинем. Самые бредовые. Любые идеи и навыки.

— Хорошо. Я вот могу полицаем работать, — сообщил Костя. — Или подследственным.

Он обернулся, и в течение секунды из цветущего, жизнерадостного мужчины превратился в подобострастную, трясущуюся тварь. Гнусавым, вызывающим тошноту голосом, заглядывая Ярославу в глаза, чудесным образом снизу вверх, хотя и был выше его на полголовы, произнёс:

— Товарищ сержант, ну может не надо? А? Товарищ сержант, вот возьмите детишкам на молочишко.

Преображение было настолько правдоподобным, что даже пацифисту Ярославу захотелось вытереть об Константина ноги.

— Я, может быть, только с вами и отдыхаю. Везде враги, все хотят бедного сироту обидеть.

Со злости, видимо, закрутил гвоздь-сотку спиралью вокруг пальца, а потом тут же и распрямил. Лениво развернулся лицом к Ярославу, посмотрел на него холодным, немигающим взглядом. Так же лениво козырнул и изобразил, похлопывая палкой по левой ладони:

— Старший сержант Опупэнко. Ну что тут у вас? Документики предъявляем! Куда следуете? Почему нарушаем? А вас, гражданин, не спрашивают. Не спрашивают, я сказал! Или пройти в отделение желаете на трое суток? До выяснения? Нарушаем, значицца. Права придётся изъять. До выяснения, значицца. Чтобы впредь, так сказать.

Ярослав, с детства неспособный противостоять полицейскому произволу, немедленно захотел дать на лапу этому чудовищу триста, нет, пятьсот рублей. Настолько манера поведения, интонации и общая аура высшего существа, снизошедшего до разговора со смертным, соответствовала облику сержанта с поста ДПС N 134, который Славу видел, кажется, за километр, и всегда, не промахиваясь, выдёргивал из общего потока.

— Ну ты артист ваще… Ты что, в Гнесинке учился, а, Станиславский? — поёживаясь, спросил он у Кости.

— Нет, я в других академиях учился, а так вообще жисть заставляет. Надо будет, ещё и не тому научишься.

— Костя, ты где служил-то? — спросил Саша, также впечатлённый удивительными превращениями Кости.

— В подводных войсках Украины, гы-гы., в степях под Херсоном. Как матрос Железняк. Теперь ты давай, колись.