Трое в одном морге, не считая собаки - [25]

Интуиция ломалась, но «шкурка» уже «поднялась». Еще долго интуиция была неумолима, как старый хасид, когда Кира Бойко упрашивала его помочь ускорить гиюр. Наконец интуиция пропела: «Богородица, дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобой… Благословенна ты, жена…» И все выстроилось.

От такого сооружения просто дух захватывало. Тем более, что стояло оно на песке, без всякого фундамента улик.

К утру я понял, что буду делать. Гамлет с его бродячими актерами казался мне теперь добрым западно-европейским дядюшкой.

Я позвонил Вувосу и намекнул, что ребенка с моими женщинами сегодня лучше не оставлять. Он расстроился. Видно, встреча была действительно для него важной. И я сказал, что не подведу, приду и посижу с Номи сам, что же делать…

А потом спросил:

— Слушай, а у вас в семье никто диабетом не болел? Нет? Ну и слава Богу…

Я вышел и, как распоследняя сволочь, накупил в соседней лавочке конфет.

Еще и фантики выбрал поярче. Вернулся, позвонил на работу и обманул начальство, сказавшись больным. Потом поставил будильник на 14–00 и уснул сном праведника.

* * *

Я чувствовал себя преступником и заметал следы. Изорванные на мелкие кусочки яркие фантики исполнили в унитазе веселый хоровод. Остался вопрос: через что я, все-таки, не могу перешагнуть? Что можно, а что нельзя вытворять в поисках справедливости? Избивать подозреваемого — нельзя. Но после общения с Жекой у меня больше ныли костяшки пальцев, чем совесть. А сейчас она просто нарывала. Азарт ищейки… этот собачий азарт поостыл. Оставалось пресловутое чувство долга… Ну должен я все это закончить! Кому должен? Может быть уже только себе. Скажем, из профессионального самолюбия. Раз уж мужское в глубоком нокауте. Я как эти, изломанные на стене, брел то ли из Египта, то ли из запоя в никуда, все сильнее изламываясь по дороге.

Я так устал от всего этого, что искренне обрадовался приходу Вовы, хотя он никому из нас ничего хорошего не сулил.

Вова был оживлен:

— Договорился о выставке! — он помахал чеком. — И продал кое-что! А у вас что? Как Номи себя вела?

— Неблагородно, — ответил я. — Как Павлик Морозов.

— В смысле?

— Тоже продала кое-что. Вернее, кое-кого.

— Интересно, — протянул Вувос.

— Еще как интересно! — подтвердил я и показал ему ту самую красивую цветную фотографию первого трупа. — Узнаешь? Кто это?

Вова пожал плечами:

— Чей-то труп. Это мы еще до войны проходили.

— Грустно, — констатировал я и задал тот же вопрос Номи: — Кто это?

— Мама! — обрадовалась малышка. — Мама! Мама! Мама! — и, улыбаясь, потянула ручонки к фотографии.

Я заблаговременно позаботился не только о своем, но и о Вовином здоровье — убрал тяжелые и острые предметы, закрыл жалюзи. Но о самоубийстве Вова пока не помышлял. То, что он попытался сделать, у нас в части называлось «чукотский поцелуй». Я увернулся и провел «шурави духтар». Мой инструктор мог бы мной гордиться. Обошлось без увечий, а Вова успокоился.

ЛЕХАИМ!

… Сегодня у Мариши — сорок дней. Я беру бутылки, как гранаты от напиравшей танком тоски. Я хочу помянуть женщину, которая меня не то, чтобы не любила, а для которой, как тонко было замечено в моем сне, я был ментом, а не героем-любовником. Которая любила другого и спала со мной, как с системой раннего оповещения об угрозе ее счастью. Счастью, добытому ценой двух жизней.

Иду я к Вове Вувосу. Мы скентовались.

Мы наливаем по полной, и Вова говорит:

— Давай, помянем ее. По русскому обычаю. Все-таки Кира была незаурядная женщина.

Я тупо киваю.

— Не знаю, — говорит Вова, — иногда мне кажется, что не будь я в Афгане, я сохранил бы ей жизнь.

— Не мучайся, — отвечаю я. — Конечно, сохранил бы. Во всем плохом в нас виновато лично Политбюро… Крыши у нас, правда, не поехали, а пороги стали низкие.

— Какие пороги?.. А-а, в смысле — убить проще…

Не только убить. Но еще и понять, и простить убийцу… Хотя как раз прощать я тогда не собирался…

… Когда Вова восстановился после «шурави духтар», я спросил:

— Зачем было убивать?

— Чтобы она не отравила мою дочь.

Ответ меня озадачил, ведь я спрашивал о всех, а он имел в виду одну.

— Почему ты думал, что она отравит Номи? — уверенно спросил я.

— Когда я узнал о смерти Анат, я все понял. Анат была единственной в Израиле, кто знал Киру. И могла ее разоблачить. Она… она так быстро и легко разделалась с ней, что я… Как я мог после этого верить, что Марина умерла от сердечного приступа? Из тех, кто мог ей помешать осталась одна Номи… Ты никогда не наблюдал как выглядит женщина, прикидывающаяся, что любит ненавистного ребенка?

Я молчал. Давал ему выговориться, пока он не почувствовал, что я знаю не так много.

— … я понял, что она убила мою жену. И тогда я… короче, когда она узнала, что я все знаю и не прощу, она… Короче, я дал ей тот самый яд, а она… она его взяла и выпила…

Его невразумительные речи полностью подтвердили выстроенную мной схему преступлений. По моей версии, Вова Вувос и его любовница Кира сразу же после приезда убили Марину Вувос. Имя, документы и статус жены достались Кире, а труп просто выкинули. Молодая религиозная женщина, покупавшая яд на рынке это была Кира, нацепившая для конспирации парик. Затем убирается ненужный свидетель — Анат. А тут как раз в постель к Кире-Марише попадаю я и исправно информирую о ходе расследования. Но тут «идиллия» нарушается — кто-то из убийц не выдерживает психологического напряжения. Например, «Мариша» решает покаяться мне. Она ведь, вроде, вначале убивать не хотела — собиралась пройти гиюр, чтобы быть рядом с любимым Вувосом. И оказалась рядом с Мариной и Анат…