— Уезжаю в экспедицию, — деловито сказал Папа.
— А пропуск есть? — строго спросил Милиционер.
— Далеко ли? — небрежно поинтересовалась Принцесса.
— А!.. — сказал Папа. — В Занзибар для начала. Пригласили на Совет Старейшин.
Настоящий Папа прислушался и подошел к окну. Это не лезло ни в какие ворота. Не ролевой аутотренинг, но и не безобидная детская игра. Неприятно, когда собственный сын передразнивает тебя на потеху остальным соплякам. Очень неприятно.
— Брешешь! — резанул Милиционер.
— Я? — захлебнулся Папа. — Да будет тебе известно, что я ни разу в жизни не сказал неправды.
— Брешешь, — обронила Принцесса. — А в детстве что — никогда не врал?
— А вот никогда, — упрямо сказал Папа. — Я в детстве не делал ничего такого, что надо было бы скрывать.
— Был маменькин сынок и не дрался?
— Нет, — сказал Папа и опустил глаза. — Только когда защищал слабых, — добавил он после неловкого молчания.
«Да это вообще не игра! — возмутился Настоящий Папа. — Этот мерзавец меня почти дословно цитирует. Как он смеет надо мной открыто издеваться! Этот щенок превращает совершенно правильные слова в образчик кретинизма».
— А что едешь в Занзибар?! — торжествующе закричал Милиционер. — Наврал!
— Я наврал?! А командировочное удостоверение видел?
— Покажи!
— В моих руках читай!
— А ну… Сам ты Занзибар! Занзибаровка здесь написано.
— Деревня? — поджала губки Принцесса.
— Сама деревня! Там институт с Ученым Советом! И никто кроме меня не умеет делать кворум.
— Немедленно марш домой! — заорал Настоящий Папа, уже полчаса искавший командировочное удостоверение.
Сын явился не сразу и с полным пониманием щекотливости ситуации. Папа сел, заложив ногу за ногу, и побарабанил пальцами по столу. До автобуса оставалось около часа. Надо было использовать свободное время для воспитания сына.
— Во что это вы сейчас играли? — начал он издалека.
— В принцессу и милиционера, — дипломатично ответил Сын.
— Так ты был принцессой? — съязвил Папа.
— Принцессой всегда Наташка. Она больше никем быть не соглашается.
— А ты, значит, согласен на любые роли. Тебя заставили играть меня?
— Нет, — потупился Сын. — Я сам.
— Значит, ты сам, добровольно, выставляешь отца посмешищем перед всем двором?! Как ты мог? Не могу даже представить, чтобы я в детстве мог насмехаться над своим отцом!
Строптивая Папина память никак не хотела соглашаться с этим утверждением, и чтобы отвязаться от нее. Папа решил сменить тему:
— А кто разрешал тебе лезть ко мне в портфель?!
— Я не лез!
— Так заврался во дворе, что теперь врешь собственному отцу?
— Я не вру!
— Значит, ты нашел мое командировочное удостоверение на полу?
— Да.
От такой наглой лжи Папа схватился за голову:
— Как у человека, который, словно присягнувший, всю жизнь говорит одну только правду, мог родиться такой лгун?.. Дай сюда удостоверение!
— Нельзя! — заявил Сын, потупившись.
— Что?! Почему это нельзя?!
— Нельзя. И весь разговор.
Папа собирался быть спокойным и ироничным, но всему есть предел:
— Как ты смеешь так говорить?!
— Ты вчера так говорил.
— Запомни, так могу говорить только я! — строго сказал Папа и добавил, подумав: — Потому что я знаю что можно, а что нельзя… Ты соврал. Где ты мог взять удостоверение, как не в портфеле?
Сын молчал.
— Я знаю, что ты врешь, — сказал Папа. — Дай его сюда, или ты знаешь что будет. Знаешь?
Сын знал. Он уже совсем собрался зареветь, но окно во двор было открыто, а во дворе сидела Наташка. Оставалось сжать зубы и молчать.
— Так, — сказал Папа, схватив Сына в охапку. Через несколько секунд удостоверение вернулось к Папе. На обратной стороне документа чернильными каракулями было написано:
У тебя, Наташка, красивая мордашка,
Джинсы, как у Нонки из 7 «Б».
У меня, Наташка, лишь одна ромашка.
Я по ней гадаю о своей Судьбе.
Папа представил лицо секретарши, отмечающей это удостоверение, потом компанию девиц из бухгалтерии и пошлые шуточки насчет пьяного почерка, пробудившегося поэтического дара и, наконец, оживленную дискуссию о том, которая именно из многочисленных институтских Наташ этот дар пробудила. Когда он поднял лицо, оно было страшным. Где-то на периферии Папиного сознания мелькнула мысль: «Раз исписал, значит действительно нашел на полу и принял за выброшенную», но лава ярости вытеснила все мысли и изверглась:
— Откуда ты взялся на мою голову! Боже! Что за наказание! У всех дети, как дети, а тут сплошное вранье! Мой сын лгун! Воришка! В семь лет пишет любовные письма! Потешается над родным отцом вместе со всем двором! Но почему именно у меня? Разве я был таким? Мои родители ходили в школу как на именины! Я ничего от них не скрывал! И чтоб я залез в портфель к отцу?!
— И-й-а-а-а н-н-не ла-а-азил, — выдавил Сын между рыданиями.
— И я не перебивал старших! — Папа перевел дух и потребовал: — Не реви! Я в детстве никогда не ревел.
— Бр-е-е-е-шешь! — размазывая слезы, зло заявил Сын.
— И не ругался, — спокойно продолжил Папа. — И не дерзил старшим, особенно отцу. Учился только на «отлично», не обижал младших. Как бы я хотел снова стать семилетним мальчиком, чтобы показать тебе, как надо себя вести! Я бы тебе показал, как надо помогать маме, ходить в магазин, учить уроки, уважать родителей, есть все, что дают. И главное, никогда не говорить неправду. Ни-ког-да! Понял? Я до сих пор не могу говорить неправду, даже если бы захотел. Мне кажется, что если я хоть раз совру, произойдет что-то ужасное.
