Трое спешат на войну. Пепе – маленький кубинец - [6]

— А вам куда? — спросил Женька.

— Туда. — Мужик махнул на восток. — Ехали мы на машине, тут недалече дорога. Мотор спортился. А теперь чего делать? До Сибири пехом не дойдешь. Пустите!

— Ладно, — сказал Женька. — Не идти же пешком по шпалам.

Мужик сел около печки, снял шапку-ушанку, почесал нестриженый затылок и, когда поезд тронулся, сказал:

— Слава богу, поехали!

Мы сидели с Галкой рядом. Вовка лежал, глядя в потолок.

— А ведь бомба могла попасть в наш поезд, — сказала Галка. — И тогда…

— Ничего хорошего, — подтвердил я.

— Этот фашист целился прямо в нас, — продолжала Галка. — Что мы ему сделали?

— Это же война, Галочка. — Вовка приподнялся и сел рядом с нами.

— Мы-то школьники! — произнесла Галка.

— Мы потенциальная сила! — ответил я.

Вдруг все мы почувствовали кисловатый раздражающий запах свежего хлеба. Мужик резал складным ножом хлеб, клал на него сало и неторопливо жевал.

— Зачем вы его посадили? — спросила Галка, глотая слюну.

— Помочь хотели! — ответил Мишка, который тоже не спускал глаз с хлеба и сала.

— Откуда вы едете? — спросил я мужика.

— Известно откуда, из-под Москвы! — не переставая жевать, сказал мужик. — Все оттудова. Покидают родную столицу.

— Покидают ее, предположим, не все! — не согласился Мишка.

— Все, кто может, бегут, — сказал мужик. — Читал намедни в газетах. Один директор хозяйство бросил и удрал. Расстрелять. Еще шофера какого-то из пекарни расстреляли. Да мало ли кого, чего… Что там сейчас делается?

— А вы какой пост бросили? — спросил Вовка.

— Да какой же у меня пост! Под Москвой живу, слыхали, Турист станция. У меня там домик да огород. Корову-то зарезал, продать успел. А тут гляжу, немцы катятся — надо мотать удочки. Баба-то осталась приглядеть за домом, а я поначалу все пехом да пехом, а уж потом на машину пристроился: хлеба шоферу дал. Вовремя уехал. Теперь из Туриста не уедешь. Немцы-то, они, считай, в Москве!

— Как это — в Москве? — спросил Вовка.

— Один добрый человек еще вчерась говорил, что их танки в Сокольники прорвались.

В вагоне стало тихо.

А колеса по-прежнему отстукивали свой железный ритм. И мне вдруг стало казаться, что мир перевернулся вверх ногами: земля, небо, облака, горы и сама жизнь — все сдвинулось со своего привычного места, закружилось и полетело в тартарары.

Только скулы мужика, поросшие рыжей щетиной, движутся, движутся, как рыбьи жабры.

Я больно схватил Галку за руку.

— Враки все это! — сказал я.

— «Враки»! — усмехнулся мужик и покачал головой. — Ты говори: хорошо, если они сейчас по Красной площади не маршируют.

— Ничего вы не знаете! — крикнул Вовка. — Не сдадут наши Москву!

— Дай бог! — сказал мужик.

— Ничего он не знает! — крикнул Мишка.

— Дай бог, — повторил мужик и, помолчав, добавил: — Я закурю, ребятки. Дым в печку пущать буду.

И опять молчал вагон. И от этого страх еще больше заползал внутрь. Уж лучше кричать, ругаться, бить этого волосатого мужика.

Никто не хотел смотреть друг другу в глаза, как будто в глазах была написана наша вина. Я лег и смотрел на потолок. Но слова мужика, как ржавчина, жгли мозг. Я видел свой родной двор, где мне знаком каждый закуток. Они уже входят в этот двор. Ломают памятник Ленину, который стоит в сквере перед домом, топчут сапогами цветы на клумбе, которые каждый год сажает Гречева. Они нажимают кнопочку нашего дверного звонка, над которой написано: «Денисов П. А. — два звонка».

— Не могу! — сказал я Вовке и поднялся. — Может, в карты сыграем?

— Давай, — согласился Вовка, хоть и не любил играть.

Я достал из «сидора» колоду карт и спустился вниз к печке-«буржуйке». Мужик, прислонившись к стенке, дремал, обхватив мешок руками. Когда я сел рядом, он открыл один глаз и, заметив карты, спросил:

— Видать, в картишки сыграть хотца?

— «Хотца»! — передразнил я мужика. «Лучше бы тебя здесь и не было».

Вслед за Вовкой с верхних нар спустился Мишка.

— В подкидного дурака, — предложил я.

— Лучше в очко, на щелчки, азартнее! — сказал Мишка— Мы один раз играли, помнишь?

— Возьмите в компанию. — Мужик пододвинулся.

— Пусть садится, мы ему нащелкаем, — шепнул мне Мишка.

Мне было все равно. Лишь бы не думать о фашистах.

— Кидай по одной, — сказал мужик, — у кого самая маленькая, тот банкует.

Самая маленькая вышла мужику. Он взял колоду и долго мешал карты. Пальцы у него короткие и неуклюжие.

— Придумали — на щелчки, — сказал мужик. — Так только детвора играет. А вы взрослые парни. Небось деньжат из дома дали. Лучше на деньги.

— Можно и на деньги, — сказал Мишка.

Мужик долго рылся за пазухой, шуршал бумажками и наконец вынул на ощупь десятку.

— Я на все, — произнес Мишка.

Мужик дал Мишке карту и уставился на него своими маленькими, как буравчики, глазами.

— Могу еще одну подбросить, — сказал мужик. — Для хорошего человека не жалко.

— Давайте.

Мужик дал карту, и у Мишки вышел перебор.

Теперь глаза-буравчики были обращены в Вовкину сторону.

— На рубль, — сказал Вовка.

— Ать, — сказал мужик и дал Вовке карту.

Вовка, не снимая очков, протер их большими пальцами и сказал:

— Двадцать одно!

— Черт те дери! — воскликнул мужик и повернулся ко мне.

— Я по банку!

— Ать! — произнес мужик, не спуская с меня своих колючих глаз.