Трое - [43]

— Пустяки, упал и ушибся… — спокойно солгал он, усаживаясь в новое кресло.

Она садится против него.

— И что ты думаешь теперь делать? — ему кажется, что взгляд ее глаз совершенно равнодушен.

— Ничего!

— Как ничего? — она похожа на гипнотизера.

— А так! Смотря по обстоятельствам.

— Может быть, еще квартиру оставишь ей в придачу. Только знай, что я тебя к себе не возьму. Нет, до каких же это пор будет водить тебя за нос. Думаешь, я ничего не знаю?

И она принялась за его жену. Рассказала, как та часто не ночевала дома, как знакомые видели ее в разных ресторанах, как она выезжала за город на машине с каким-то франтоватым мужчиной, не то скульптором, не то еще кем-то. Известно ли ему, что она низкая, подлая женщина и, что пока он служил в армии, она…

Иван не слушает. Все это нужно сестре только для того, чтобы выразить свою точку зрения, так как у людей подобных ей должна быть по любому вопросу своя точка зрения. Все, что касается жены, теперь его совершенно не интересует. Пока сестра бушует, он спокойно смотрит в окно на гору Витошу, стараясь вспомнить, кому отдал свои лыжи — ведь через пару месяцев он сможет помчаться по «Стене».

— Вот какая твоя жена, ясно? — кончает сестра.

— Ясно!

— И что ты думаешь делать теперь? — властно спрашивает она, готовая дать тысячу советов.

— Ничего! — снова отвечает он.

— И не будешь возбуждать дело? — настораживается она.

— Наверное придется возбудить!

— Я тебе соберу доказательства, найду свидетелей, проучим эту гадюку, — снова входит в раж сестра.

А Иван недоумевает, почему она так ненавидит его жену, к которой он совсем не питает ненависти, и которая ничего плохого не сделала ей.

— И чтоб не вздумал с ней больше видеться, слышишь! Никаких встреч! Никаких объяснений! Если вернется домой, прогонишь. Милицию позовешь, если будет нужно. Или, лучше всего, позвони мне! — продолжает она.

Ивану снова непонятно, почему он не должен ее видеть, почему должен прогонять, почему не должен встречаться.

«Оба мы существуем на этом свете, разошлись потому, что не сошлись характерами, зачем же тогда ненавидеть и преследовать друг друга? Кому это нужно? Зачем мстить? Что было — то было. Точка!»

Он понимает, что говорить это сестре совершенно бесполезно.

— Подлая тварь! — не унимается она. — Использовала тебя, кормил ее, одевал, а она щеголяла своими туалетами перед любовниками. Все у нее заберешь! Голой, голой выгонишь на улицу! Чтоб знала в другой раз!

— Слушай, — резко прерывает ее он. — Прекратим этот разговор!

Сестра насупясь смотрит на него. Она немного удивлена его решительным тоном.

— Все устроится, — говорит он.

Это вызывает обратную реакцию.

— Как так устроится! — кричит она. — Уж не думаешь ли ты простить ее, жить с ней? Что ж, корми ее, одевай, а она пусть развлекается, как хочет!.. Кто знает, может, это тебе доставляет удовольствие…

Иван не может удержаться. Смеется громко, от всей души.

— А почему бы и нет, сестрица!

Он встает, собираясь уходить.

Она приглашает его остаться на обед, однако он предпочел бы неделю голодать, чем слушать во время обеда разглагольствования зятя о розничных ценах на мебель.

— Есть у тебя кому убирать квартиру? — задает последний вопрос сестра.

— Есть! — отвечает он уверенно, словно всю жизнь только и занимался домработницами и уборщицами.

Идет дождь. Прохожие жмутся к стенам зданий. Иван решает, что ему лучше вернуться домой на трамвае.

Только теперь он чувствует усталость. В то время, как пол трамвая сотрясается у него под ногами, он думает — не пригласить ли к себе Сашо? Пусть поживет немного у него.

— Ему будет интересно! — заключает он.

А вот и его дом. Старое желтое здание с облупившимися желтыми стенами. Оно выглядит еще более неприветливым и жалким в сетке дождя… Бетонное крыльцо, простое и грубое, словно сердится на прохожих.

— Дойчиновы! — читает он надпись на двери, словно почтальон.

Квартира северная, однокомнатная, с верандой, выходящей на восток.

Пахнет чем-то старым, залежавшимся. И еще другой особый запах — каждая квартира, как и всякий человек, имеет свой запах. Свет еле пробивается сквозь опущенные шторы. Ему кажется, будто он спустился в подвал. Зажег свет.

Почти все на своем месте. Две кровати, стоящие рядом, радиоприемник, телефон, письменный стол в глубине, гардероб. Нет пианино. В углу паук уже вполне закончил свое жилище, в сетке которого висит огромная муха, поблескивающая синеватым, фосфоресцирующим блеском.

Недостает и портрета на стене. Ее портрета.

На письменном столе лежит письмо. Он берет его и снова кладет на место, не читая. С трудом раздевается. Ему очень мешает рана в левом плече. Он вдруг ощутил острую боль. Все же раздевается. Чувствует себя счастливым, что ему удается это сделать без посторонней помощи. Обувает домашние туфли, напевая песенку, которую выучил еще первоклассником: «Трехцветное наше знамя…»

В ритме песенки проходит в кухню и оттуда в ванную. Включает электрический бак для нагревания воды. Затем решает затопить печь в кухне. Находит спички, но бумаги нет и ему приходится вернуться в комнату. Берет с письменного стола письмо жены и, чиркнув спичкой, разжигает им дрова в печке. Дрова шипят, потрескивают, внося оживление в мертвую атмосферу.