Трое и весна - [28]

— Ну, орлы-соколы, — выглянул из соседней комнаты возбуждённый Мартын Петрович, — машина как зверь. Просится на простор.

Схватив в четыре руки машину-амфибию, мы пулей выскочили на улицу.

Наверно, не нужно много рассказывать читателям, особенно мальчишкам, какая это роскошь — пускать такую машину в весеннее половодье. Лучи прямо на глазах разливались, становились шире, глубже оттого, что солнце разорвало облака и, не мигая, засмотрелось жгучими глазами на снег. Машина, разбрызгивая воду, шустро плавала по лужам, вскарабкивалась на холмики и, как настоящая, буксовала в грязи. Прибежала уйма детей, все охали, ахали.

К сожалению, затея с котом-десантником не получилась: глупый кот не понял, какое чудесное путешествие его ждёт, и удрал, мяукая на все село. Удрал, исцарапал мне руку и разодрал тетрадь с единственной фразой сочинения.

Дома, поужинав, я взглянул на часы и собственным глазам не поверил. Десять часов. Сгоряча бросился к столу, чтобы взять новую тетрадь и… какая там тетрадь. Хотя в глазах и стояли весенние лужи, сверкающее солнце и машина-амфибия, но разве сейчас опишешь все это, если голова точно ватой набита, а веки словно клеем смазаны.

После того как я с большим трудом взобрался на печь, моя голова все же оказалась в состоянии принять решение: вскочить завтра на рассвете и быстро написать сочинение. Положу тетрадь на кадку с тестом, включу фонарик.

«До чего же легко жилось школьникам до космической эры! Подумать только — за сочинение брались только с пятого класса!»

Ночью приснилось мне, будто стою я под Белебнем, а на его макушке сидит возле большого ящика продавщица сельмага тётка Анна и кричит грубым голосом: «Ну-ка, кто проворный!» И что-то пускает вниз. Я раскинул обе руки, ловлю. И пляшу от радости: шестицветная шариковая ручка, точно такая, как у председателя колхоза, который ездил туристом в Италию. Потом ловлю огромную шоколадку. Потом — машину-амфибию…

Затем меня ловит… мать. Хватает за ноги, дёргает, я стремительно выныриваю из своего волшебного сна, продолжая грести обеими руками. И, похолодев, слышу материны слова:

— Хлопче, что-то ты разоспался? Забыл, что каникулы кончились и пора в школу?

Не буду рассказывать, с каким настроением я плелся в школу.

Сев на парту, я взглянул на Андрея и понял: у него тоже скверное настроение.

— Ну как, отдохнули, набегались, начитались? — бодро сказала Мария Игнатьевна после того, как поздравила нас с началом четвертой четверти. — Конечно, и сочинения интересные написали…

Несколько девчонок тут же подняли руки. Ребята не торопились. Мы с Андреем тоже. Однако учительница на поднятые руки не обратила внимания, как моя мать не обращает внимания на хорошие и отличные оценки в табелях, и остановила взгляд на нас с Андреем. Мы хотя перед уроком минут пять тренировались, как сидеть независимо и смотреть смело на Марию Игнатьевну, но пяти минут нам не хватило.

— Ну-ка, Слава и Андрей, читайте, что вы там сотворили. Кто первым начнёт?

Мы стояли и молчали.

— Может, жребий бросите? Не хотите? Тогда давайте дуэтом, — пошутила учительница.

Наш «дуэт» с большим трудом выдавил из себя:

— Мы… не написали… Не успели…

Мария Игнатьевна даже очки сняла от удивления, её лицо стало каким-то беззащитным и обиженным.

— Как это — не успели? Вы что — болели?

— Ещё как болели! — насмешливо сказал Степан, обрадовавшись, что не его «зацепила» учительница. — Двустороннее воспаление хитрости!

В классе раздался хохот. Громче всех смеялся Степан. А сам тоже не вынул тетради.

Стоим с Андреем и сгораем от стыда. Мария Игнатьевна глубоко вздохнула и поставила нам в журнал по двойке. И добавила, что никогда не ждала такого от нас.

До конца урока сидели мы красные, уткнувшись носами в парту. Еле дождались звонка. Андрей погонял футбол на школьном дворе, его команда выиграла, и он повеселел. Меня в игру не взяли, и я совсем пал духом.

После уроков опрометью выскочил из школы и, не подождав Андрея, помчался домой.

Чем ближе подходил к дому, тем тяжелее становились ноги, хотя хорошо утоптанная тропа уже высохла, ходить по такой дорожке — одно удовольствие. Что я скажу отцу, матери? Мать обещала вечером испечь моих любимых гречневых блинов. Она мне блинов со сметаной, а я ей — двойку. Вот так подарок в первый день четвертой четверти!

И не дошёл до хаты. Свернул в сарай, залез в сено, зарылся с головой. Повздыхал, повертелся, уснул.

Испуганно вскочил оттого, что меня чем-то горячим и мокрым мазнули по щеке. Не сразу понял — это наш пёс Жук отыскал меня. А вслед за Жуком появился отец.

— Ты почему здесь улёгся? — спросил он, — Может, на речке провалился и боишься идти домой? — В голосе его тревога.

— Если б на речке… провалился… — безнадёжно махнул я рукой. — Двойку получил… Сочинение не написал.

И неожиданно разревелся, как в прошлом году, когда порезал о стекло пятку.

Отец, как маленького, прижал меня к груди.

— Не горюй, сынок, дело поправимое. Вот успокоишься, сядешь к столу — и сочинение само ляжет на бумагу, как ровная дорога под гусеницы. А знаешь что, — вдруг заговорщицки заблестели его глаза, — не скажем матери о двойке. Зачем её огорчать? А вечером — я постараюсь пораньше в мастерской управиться, трактор у меня уже в полном порядке, — пойдём с тобой смотреть весну. Глядеть будем в четыре глаза, больше увидим. А потом за стол сядешь. Согласен? — Он подал большую и твёрдую, как доска, ладонь.