Тризна безумия - [20]

Бессонница подействовала на него благотворно. Несмотря на то, что Билли встал в пятницу с постели, буквально измочаленный чудовищной ночью, он теперь намеревался самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Он наконец решился взять и взломать замок собственного чемодана, чтобы переодеться. Открыть его обычным путем у Билли не получилось бы в любом случае, поскольку ключи от чемодана остались в сумке Нэны Даконте, равно как и большая часть их путевых денег, а также записная книжка, откуда он наверняка смог бы извлечь телефон каких-либо парижских знакомых. В ставшем уже привычном кафе Билли внезапно осознал, что вполне прилично по-французски здоровается и заказывает для себя сэндвичи с ветчиной и кофе с молоком. Он безусловно отдавал себе отчет в том, что заказать масло и яйца никогда не сможет, ибо подобных слов ему, конечно же, вовек не осилить. Однако масло и без того подавали вместе с хлебом, а сваренные вкрутую яйца лежали на стойке у всех на виду, и их брал каждый, кто хотел. Помимо этого, официанты уже стали узнавать его — после миновавших трех дней — и нередко выручали его, помогая объясниться по-французски. Вот почему в пятницу Билли удалось заказать себе на обед телячий бифштекс с жареной картошкой и бутылку вина. Он ел и пытался навести хоть какой-то порядок в снедавших его мыслях. После трапезы он настолько обрел самообладание, что потребовал еще одну бутылку вина, отпив которую до-половины, он устремился через улицу, намереваясь силой ворваться в больницу. Ему было невдомек, где именно следует искать Нэну Даконте, но образ врача-азиата упорно не шел из его головы. Билли полагал, что этот образ вне всякого сомнения был ниспослан ему самим Провидением, и был убежден, что отыщет его. Он решил идти не через главный вход, а воспользоваться отделением скорой помощи, где охрана, по его мнению, была куда слабее, однако ему не удалось пробраться дальше того самого коридора, где Нэна Даконте в последний раз помахала ему на прощание рукой. Дежурный врач в испачканном кровью халате о чем-то у него поинтересовался, но Билли даже не взглянул на него. Дежурный врач припустил за ним, твердя все один и тот же вопрос, а потом неожиданно с такой силой вцепился в руку Билли, что тот был вынужден остановиться. Билли сделал попытку стряхнуть руку своего неотвязного преследователя при помощи одной из уловок каденерос, но его противник обложил его матом по-французски, заломил ему «ключом» руку за спину и, не прекращая прохаживаться по адресу матушки Билли последними словами, доволок его, почти терявшего сознание от боли, до самых дверей, откуда и выметнул его наподобие мешка с картошкой прямо на середину улицы.

Билли Санчес усвоил горький урок и в один вечер повзрослел. Он принял решение обратиться к послу, как безусловно поступила бы в подобной ситуации Нэна Даконте. Нарочито угрюмый швейцар отеля, готовый придти на помощь к иностранцам и терпеливо внимавший их желаниям, нашел в справочнике необходимый телефон, а также адрес посольства, и записал их на карточке, которую вручил Билли. Трубку подняла женщина, отличавшаяся невероятной любезностью, и в ее медоточивом и бесцветном голосе ухо Билли Санчеса немедленно уловило андский акцент. Он представился ей, огласив все до одного свои имена и аристократические фамилии, будучи уверен, что это не сможет не произвести на женщину известного впечатления, однако та никак не среагировала. Заведенной механической скороговоркой она затвержено повторила, что посла нет и до завтра уже не будет, но и без того посол принимает лишь по предварительной записи и только в исключительных случаях. И тогда Билли Санчес понял, что этот путь также не приведет его к Нэне Даконте; он поблагодарил секретаршу, стараясь не уступать ей в любезности. Сразу после этого он поймал такси и помчался в посольство.

Здание посольства располагалось в доме № 22 по улице Элизиума, находившейся в одном из самых тихих и спокойных районов Парижа, однако спустя многие годы в Картахене де Индиас Билли поведал мне, что тогда на него произвело впечатление только солнце, впервые после его приезда пламеневшее столь же ярко, как и на Карибском море; а над городом величественно возносилась в ослепительно голубые небеса Эйфелева башня. Поскольку посол отсутствовал, Билли принял чиновник, в котором всё — костюм из черного сукна, траурный галстук, трепетные движения и голос, исполненный смирения, — напоминало человека, насилу оправившегося после смертельного недуга. Ему была понятна тревога Билли Санчеса, но он смиренно молвил юноше, что в настоящий момент они находятся на территории цивилизованной страны, нормы законности которой основаны на исключительно древних и безусловно разумных принципах, чего никак нельзя сказать о каких-нибудь там латинских америках, погрязших в варварстве, где достаточно подкупить швейцара — и вход в любую больницу свободен.

— Увы, мой юный друг, у вас ничего не выйдет, — резюмировал чиновник — Вам надлежит подчинится рассудку и дождаться вторника. Тем более что осталось всего-то четыре дня. А покуда наведайтесь в Лувр. Это место заслуживает посещения, уверяю вас.