Триумвиры. Книга 3 - [38]

Брут подозвал семейографа, когда в атриум входил Кассий.

— Тщательно записывай речи мужей, — сказал он, — а завтра перепишешь их и принесешь в таблинум… А, Гай Кассий! — вскричал он, повеселев. — Как я рад, что ты перестал, наконец, сердиться… Иначе ты, конечно, не пришел бы ко мне… Как здоровье Юнии?..

Юния была сестра Брута и жена Кассия.

— Забудем прошлое, — смущенно вымолвил Кассий, не отвечая на вопрос и оглядывая собеседников, которые знали о предпочтении, оказанном Цезарем Бруту, — не претура, дорогой мой, является причиной ссоры, а нечто иное…

Но Брут, не обратив внимания на намек, полуобнял Кассия и подвел к матери и жене, которые сидели на биселле:

— Вот он, беглец, легко порвавший узы дружбы!

— Ты шутишь, Марк! — возразил Кассий. — Разве дружбу можно убить?

— Если не убить, то превратить в равнодушие или…

— …или ненависть? Но это скорее касается любви. Так беседуя, они отошли от женщин к ларарию.

— Я пришел к тебе, Марк, по важному делу…

— Говори.

— …По тайному делу… государственному… Брут насторожился.

— Все надежды народ возлагает на тебя…

— Народ?

В раздумье смотрел на Кассия.

— Но чего хочет народ? Милостей от Цезаря? Пусть популяры обратятся к Долабелле…

Кассий усмехнулся:

— Какой ты недогадливый! — вздернул он плечами. — Ты говоришь, что любишь республику. Да? Но тогда почему же ты спишь? Тиран стремится к диадеме, а предсказания Сибиллиных книг ясно говорят…

— Что? — побледнел Брут, начиная понимать. — Против Цезаря?.. против мужа, называющего меня сыном?.. Против… Он добр был ко мне и к матери…

— Однако твой предок Брут, первый консул республики, пожертвовал своими сыновьями для блага отечества…

— Мой предок? — усмехнулся Брут. — Но кто может доказать…

— Поговори с Аттиком. Он утверждает, что линия рода Юниев не угасала с того времени, как…

— О боги! Не искушай меня, Гай, иначе я разобью себе голову о стену…

Кассий нахмурился.

— Постыдись, Марк! Неужели ты лишен твердости римлянина? Вспомни, что ты писал в эпистолах, посылаемых мне, Катону, нашим друзьям: «Наши предки считали, что нельзя терпеть тирана, если бы он был даже нашим отцом». И еще: «Я не признал бы права иметь больше власти, чем сенат и законы, даже, за родным отцом»… Поэтому скажи откровенно: ты за Цезаря?

— Ты лжешь… На Луперкалиях он отверг диадему…

— Хитрость вероломного демагога!

— Я ненавижу монархию, но Цезарь…

— Цезарь — монарх. Следовательно, ты не должен терпеть монарха.

Брут смотрел на него, сурово сдвинув брови. Глаза его стали оловянно-неподвижными.

«Вороньи глаза, — думал Кассий, наблюдая за ним, — в них нет мысли, только глупое упрямство».

— Вся разница между нами в том, — заговорил Брут надломленным голосом, — что ты, Кассий, против монарха, а я — против монархии. Но так как Цезарь не монарх и не стремится к монархии, о чем он объявил всенародно на форуме, то, прошу тебя, успокойся и не расточай напрасно своего красноречия!

Кассий пожал плечами.

— Мы еще поговорим об этом, и я уверен, что сумею тебя убедить… Но пойдем к гостям. На нас обращают внимание…

Действительно, Цицерон и Порция, тихо беседуя, поглядывали на бледного Брута и возбужденного Кассия.

«Неужели опять ссорятся?» — думала она, и на ее миловидном лице была горесть.

Когда к ним подошли Брут и Кассий, Цицерон сказал:

— Все мы философы, каждый по-своему. Ты, Брут, говоришь: «Для того, чтобы быть счастливым, человек нуждается в самом себе». А я писал: «Замыкаться в себе значит сохранить свою внутреннюю свободу и избегать тирании». Фавоний же утверждает, что лучше выносить произвольную власть, чем способствовать гражданской войне. Кто прав? Думаю, никто. Теперь, когда что-то изменилось, нужно всем нам подумать о республике.

— Я не понимаю тебя, — переглянулся Брут с Кассием.

— Не понимаешь? Вспомни, что я писал: «Республика и ты — вы взаимно потеряны друг для друга»…

Подошла Сервилия. Услышав слова, громко произнесенные Цицероном, она покачала головою:

— Ты ошибаешься, Марк Туллий, утверждая, что республика потеряна для сына, а он — для нее… Разве Брут, помогая Цезарю, не работает на благо родины? Разве Цезарь не популяр и не воевал всю жизнь с олигархами и аристократами, приверженцами их? Разве Брут не доволен претурой? Придет время, и он будет консулом…

— Не находишь ли ты, благородная Сервилия, что положение Брута и сотен нас — это выгодное рабство? — перебил Цицерон. — Быть свободным — вот цель честного мужа, бескорыстно любящего отечество, и что пользы в почестях и магистратурах для убежденного республиканца? Что лучше: пресмыкаться перед тираном, находясь в выгодном рабстве, или поразить тирана?

Сервилия вспыхнула:

— Ты, очевидно, Марк Туллий, зашел к нам после пиршества, где изрядно выпил? Неужели все твои похвальные речи были лестью, низкопоклонством и унижением перед диктатором? Кто же ты? Старый или переродившийся помпеянец? Или цезарьянец пока выгодно?

Круто отвернувшись от побледневшего Цицерона, она взяла Брута под-руку и удалилась с ним к ларарию.

— Не слушай их — оба смущают тебя, вовлекая в подлое дело… Держись Цезаря, и ты будешь счастлив и велик. И, если он, действительно, станет царем, ты разделишь с ним власть…