Триумф - [4]

– Извольте замолчать! Разговор окончен, я призываю вас исполнить свой долг!

Разговор был и в самом деле окончен, ибо маршал удалился, а маршальша пошла за ключами от своей шкатулки и сундуков.

Дворцовая церковь украшена почерневшими от дыма, окровавленными, изорванными знаменами. Приближенные короля, разодетые в бархат, шелк и парчу, сидят в мягких креслах и внимают нежным звукам скрипок итальянской капеллы, убаюкивающим души мечтами о богатстве, славе и могуществе. Но вот скрипки умолкают; двери распахиваются, входит король, и тотчас же раздаются громовые звуки органа, а голоса блистательных особ сливаются в «Те deum laudamus!» – «Тебя, господи, славим!». Тебя славим за то, что ты помог нам сжечь дотла дома ни в чем не повинных чад твоих, осмелившихся построить жилища, дабы защитить себя от ниспосланных тобой снега, холода и дождя. Тебя, господи, славим за то, что помог нам отнять у матерей сынов и отцов, изрубить их в куски, а тех, что выжили, сорвать с насиженных мест и погнать на шахты да соляные копи, чтоб они никогда более не увидели твоей зеленой травы и золотого солнца. Тебя, господи, славим за то, что не дал упасть волосу с головы поджигателя, уберег спину убийцы от вражеских цепов!

Так переводили на свой лад звонкую латынь трое рыбаков в рыбацкой одежде на Стрёммене. А молодой рыбак, крепко державший парус, накренившийся над бочками с корюшкой, сказал: «Сейчас в копенгагенской церкви святой Марии, поди, славят того же самого бога за то, что он помог королю Фредерику [2] сжечь вестгётов. Щедро сердце господне, и осыпает он дарами правого и виноватого».

Весла медленно поднялись, и поток понес лодку к дворцовой террасе, где были покои маршала двора. Тут рыбаки остановили лодку, привели парус к ветру и стали ждать.

На мосту Шепсбрун тоже замерла в ожидании толпа. Ведь после богослужения мимо пройдет триумфальное шествие, и с террасы будет глядеть на него король.

А когда церковная служба кончилась, скрипки снова заиграли, славя господа. Архиепископ благословил короля, назвал его избранником божьим, и придворные прошли по двору; король появился на террасе и растроганно принял восторженные приветствия народа, выражавшиеся в ликующих возгласах, махании шапками и шляпами. Маршальша, однако, сказалась больной и заявила, что не может принять высоких гостей, на что король ответил умильной усмешкой.

Гремят пушки, трубят трубы, бьют литавры, флаги всех кораблей в водах Стрёммена развеваются на ветру, солнце светит ослепительно, люди высыпали на крыши и машут зелеными ветками, словом, все, что может пробудить дремлющие чувства – налицо; и вот наконец показалось шествие.

Впереди, сопровождаемый герольдами и литаврщиками, едет маршал двора, за ним следует отряд немецких рейтаров со знаменем, с венками из васильков и ромашек на шлемах – в память о затоптанных полях, за ними – офицеры верхом на лошадях с окровавленными знаменами и лавровыми венками на шлемах, следом за ними – брандмейстер, тот, что приказывал жечь дома, тоже в лавровом венке, за ним палач без венка, предшествуемый двумя шутами; а вот и предатель, истинный враг королевства, – хозяин Ингельстада, не пожелавший сжечь усадьбу друга; голова у него обвязана пучком соломы, с шеи свисает шелковая веревка, едет он на паршивой кобыленке, задом наперед, и шуты восхваляют его, дудя в берестяные рожки. Народ встречает его ликующими возгласами, а король улыбается. Толпе невдомек, в чем повинен этот человек, но королю все ведомо. А вот появились шведские кнехты с лавровыми венками на головах, после них – профосы и заплечных дел мастера, а следом – пленные. Их родина – прекрасный Блекинг – разорена, но ее с собой не возьмешь, а людей можно пригнать в качестве военных трофеев; правда, золота и серебра у них нет, но окровавленные сердца и израненные души ведь тоже сокровища; самое дорогое, что у них есть, они держат на руках или ведут за руки, однако дети не представляют ценности ни для кого, кроме родителей. Шествие замыкают кнехты и музыканты.

А наверху, на террасе, сидя в просторном кресле, взирает на блистательное шествие король; он и сам не прочь бы принять в нем участие, но у него свои причины не делать этого. Когда глаза его насыщаются великолепным зрелищем, взгляд его гаснет и останавливается. Придворные почтительно окружают его, но сквозь шелест ветерка в ветвях гранатового дерева слышится шепот.

– На него опять накатило! – шепчут за лавровыми кустами.

– Что это? Угрызения совести? – шепчут за померанцами.

– Пошлите за достопочтенным доктором!

– Либо за маршальшей!

Как раз в эту минуту мимо короля проходят пленные. И вдруг словно из-под земли раздается вопль, такой душераздирающий, такой пронзительный, что король приходит в себя и озирается. Что это? Кого-то пытают в подземелье? Снова раздается крик, но теперь он похож на вой щенящейся суки, долгий, глухой, – устрашающая песня под мажорные звуки труб и литавр. Король поднимается с кресла и топает ногами по мраморному полу, словно ступает по горячей плите. Придворные в замешательстве посылают за маршалом, который уже воротился ко дворцу с головной частью Шествия. Вой смолкает, король порывается уйти, но что-то словно Держит его.