Триумф Клементины - [62]

— Этот, — напевая его, закричала Клементина. — Вы единственный англичанин, который это заметил.

Они переменили тему и заговорили о путешествиях. Ее странствование по Франции было еще свежо в ее памяти. Как художник, она восхищалась ее архитектурой. Оказалось, что Квистус был знаком со всеми местами, где она останавливалась. К ее большому удивлению, он во многом сходился с ней по вкусам.

— Бесценнейшие сокровища Франции, — сказал он, — в остатках умирающей готики и раннего Ренессанса. Образцом являются всем известный Дворец правосудия в Руане и западный фасад собора в Вандоме.

— Но я же была в Вандоме! — воскликнула Клементина. — Дивное стрельчатое окно, все в пламени.

— Последнее слово готики, — сказал Квистус, — погребальный костер готики — пламя. Вандом всегда казался мне концом эпохи викингов. Они погребали героев на пылающем в море корабле.

Даже «Ришелье», построенный великим кардиналом для своего отдыха, был знаком Квистусу.

— Но это поразительно, — кричала Клементина, — а я думала, что мы его открыли.

Он засмеялся.

— Я был такого же мнения. И мне думается, что каждый, кто там побывает, считает себя маленьким Колумбом.

— Что вам там больше всего нравится?

— Старина, кавалькады свиты Ришелье в костюмах Людовика XIII… шум оружия проезжающих воинов… Там легко писать на старинные сюжеты.

— Томми это сделал, — добавила Клементина, — он сделал великолепный эскиз кардинала, входящего в свою карету, окруженную телохранителями.

Это перевело их разговор на картины. Оказалось, что он был знаком со всеми галереями Европы, и с большинством современных произведений. Она и не подозревала, что он имеет такие познания в искусстве. Он ненавидел то, что он называл «кошмаром техники» ультрасовременной школы.

Клементина придерживалась того же мнения.

— Все великие произведения отличаются простотой. Поставьте пейзаж Хоббема и св. Михаила Рафаэля рядом с истерическими произведениями салона независимых и вы увидите, что стены закричат от этого хаоса.

— Это напоминает мне, — продолжал он, — небольшой эпизод на первой международной художественной выставке в Лондоне. Париж, Бельгия и Голландия выставили свои ужасы, к которым многие были непривычны. Там были женщины с оранжевыми лицами и зелеными волосами, сидящие в пурпуровых кафе; отвратительные ню, с вырисованными мускулами; портреты до того плоские, что они казались прикрепленными булавками к стене насекомыми. Я помню, что ровно ничего из этого не понял. А в середине же всего этого лихорадочного бреда висел маленький шедевр, такой законченный, простой, здоровый и в то же время полный выражения, что я остановился перед ним и стоял до тех пор, пока мне не стало лучше; затем я отправился домой. Это было удивительное ощущение прикосновения холодной руки во время горячечного бреда. У меня не было каталога, так что я до сих пор не знаю имени автора.

— Какой сюжет этой картины? — осведомилась Клементина.

— Ребенок в белом платье с голубым поясом, и даже не особенно хорошенький ребенок. Но это было восхитительное произведение.

— Не помните ли вы, — спросила она, — слева от девочки на маленьком столике перламутрового ларчика?

— Да, — вспомнил Квистус, — был такой… Вы знаете эту картину?

Клементина улыбнулась. Она так улыбнулась, что стали видны ее белые здоровые зубы. Квистус никогда не видел зубов Клементины.

— Я ее написала, — вытянув обе руки, торжественно сказала она.

Одна из ее рук наткнулась на стакан с кофе и опрокинула его. Квистус инстинктивно отскочил вместе со стулом, но большая струя кофе залила его жилет.

Торжествующая, благодарная и тронутая Клементина, не дожидаясь лакея с салфеткой, схватила свои перчатки и насухо вытерла его ими.

— Ваши перчатки! Ваши перчатки! — протестовал он.

Она, смеясь, выбросила их на улицу, где они сейчас же были подняты проходящим мальчишкой, потому что во Франции ничего не пропадает.

— Я бы вытерла вас чем угодно, за то, что вы вспомнили мою картину.

— Но, — возразил он, — комплимент, хотя был и искренен, но лично к вам не относился.

Подошедший лакей восстановил нарушенный ею порядок.

— Станем достойными осуждения, — в наилучшем настроении воскликнула Клементина, — и спросим зеленого шартреза.

— С удовольствием, — улыбнулся Квистус.

Ложась в постель, Клементина удивлялась, почему она до сих пор терпеть не могла Квистуса.

ГЛАВА XIX

Клементина легла в постель, чувствуя себя бесконечно счастливой. Не доверяя китаянке, она велела поставить кроватку Шейлы в свою комнату. Ребенок крепко заснул, прижимая к себе в самой неудобной позе безответную Пинки. Сердце Клементины забилось, когда она склонилась над ней. Все, за что она боролась и чего достигла, — совершенства в искусстве, славы и богатства, — все это было ничем в сравнении с этим божественным даром. Она вспомнила сказанную ею однажды Томми брезгливую фразу: «У женщины разум забит ее полом». Теперь она познала истину этой фразы и поблагодарила Бога за нее. Она неслышно разделась и босая ходила по комнате, боясь разбудить ребенка.

Она была кроме того счастлива своим примирением с Квистусом; впервые у нее появилось желание ближе узнать его и добиться его дружбы; в ней росло решение внести больше оживления в его жизнь. Как хорошая хозяйка, которая, входя в дом одинокого человека, моет и выставляет окна, натирает полы, снимает паутину и приносит с собой свет и радость, так и Клементина решила освежить и обновить одинокое сердце Квистуса. Он богато одарен. Во всяком случае, человек, помнивший столько лет ее картину, чего-нибудь да стоит. Они с Шейлой обратят его в ангела. Улыбаясь при этой мысли, она и заснула.