Тритогенея Демокрита - [8]

— Самым счастливым должен быть самый мудрый? — спросил Протагор.

— Да, — ответил Демокрит. — Мудрого не терзают страхи, он знает, что будет завтра, он умеет соизмерять свои желания с тем, что полезно, он знает, как жить. Мудрость, Протагор, заключается в способности выносить прекрасные решения, безошибочно говорить и делать то, что следует. Теперь же следует выпить это ароматное вино.

— Ты думаешь, что человек — это знания, — сказал Демокриту Протагор, когда тот лег. — Но и сегодня справедлива старая истина: человек — это деньги²³. Только для богачей открыты все пути к удовольствиям, только их не страшит завтрашний день. Как легко было бы мне, когда б я мог зарабатывать деньги молчанием. Но мне приходится говорить, говорить, говорить. Как намерен зарабатывать деньги ты? Или братья поделятся с тобой своим богатством? Я перестану пить и есть, если это произойдет, Демокрит.

— Ты стал толстым и ворчливым, Протагор, — сказал Демокрит. — Но что случилось с твоим сердцем — вместилищем мыслей? Ужели оно оскудело?

— Вместилище мыслей — мой череп, — сказал Протагор.

— Череп? — засмеялся Демокрит. — Нет. Сердце! Сердце, Протагор. Человек мыслит сердцем! Там его душа.

Протагор не был первым человеком, от которого Демокрит услышал утверждение, будто человек мыслит головой. И асклепиад²⁴ Гиппократ говорил ему то же самое. И все же странно это. Неужели они, Протагор и Гиппократ, не чувствуют, что мысль рождается в сердце, неужели не ощущают, как сильно оно начинает стучать, когда в нем рождается истина, как замирает в ее предчувствии, как болит, когда истина попирается невеждами? Нет, нет! Сердце — центр разума! Голова же служит глазам, ушам, языку и носу — она для ощущений, проникающих в нее через органы чувств, для цвета, запаха, вкуса и звука. Для души же, которая никогда не знает покоя, создано сердце, не знающее покоя…

— Если ударить человека по голове, он лишается ума, — сказал Протагор.

— Он лишается памяти, и у него отнимается язык. Гомер сказал о Гекторе: «Он лежал и мыслил иначе». Прав был Гомер.

Диагор покинул свое ложе и пересел к Демокриту.

— Великий теосец Анакреонт²⁵,— сказал он, обнимая Демокрита, — так пел о пирующих:

Мил мне не тот, кто, пируя, за полною чашею речи

Только о тяжбах ведет да о прискорбной войне;

Мил мне, кто Муз и Киприды благие дары сочетая,

Правилом ставит себе быть веселее в пиру.

Демокрит ответил ему стихами Симонида Кеосского²⁶:

Гроздьев живительных мать, чародейка — лоза винограда!

Ты, что даешь от себя отпрыски цепких ветвей!

Вейся по стеле высокой над Анакреонтом теосцем,

Свежею зеленью крой низкую насыпь земли.

Пусть он, любивший вино и пиры и в чаду опьянения

Певший на лире всю ночь, юношей, милых ему,

Видит, и лежа в земле, над своей головою висящий

В гроздьях, на гибких ветвях спелый, прекрасный твой плод;

Пусть окропляются влагой росистой уста, из которых

Слаще, чем влага твоя, некогда песня лилась…

Сладостных песен своих не прервал он, однако, и мертвый,—

Даже в Аиде не смолк звучный его барбитон²⁷,

— закончил строками из другого стихотворения Симонида Диагор, потом наклонился к самому уху Демокрита и спросил шепотом: — Ты видел прекрасную Алкибию?

— Да, — ответил Демокрит.

— Уговори брата Дамаста, чтобы он продал ее мне.

— С каких это пор поэты стали покупать любовь?

— С той поры, как покупаются и продаются поэты, — ответил Диагор.

— Я не могу исполнить твою просьбу, — ответил Демокрит, — ибо есть человек, который опередил тебя.

— Кто он?

— Я, — ответил Демокрит. — Я хочу, чтобы Дамаст отдал Алкибию мне.

— И тогда?.. — с надеждой в голосе спросил его Диагор. — Или?..

— Моя нянька Клита хочет жить в моем доме. Она хочет также, чтобы рядом с ней была Алкибия. Этого же желаю и я. И вот мне кажется, что для тебя не остается места, Диагор…

Диагор встал и молча направился к своему ложу. Демокрит же, выпив очередной бокал фасийского вина, разбавленного морской водой, вышел в сад.

И хотя ему приятно было находиться на пиру среди знакомых и близких ему людей, с которыми он не виделся так много лет, здесь, в саду, он испытывал еще большую радость. С новой силой возникло в нем сладкое чувство родины. Оно соединяло в себе все: запах земли и цветов, ласковые прикосновения ветерка, блеск звезд на теплом небосклоне, журчанье ручья, веселые переклички лягушек в болотце за садовой оградой, собачий лай, доносившийся иногда с соседних улиц, отдаленные голоса людей — но как легко угадывались слова родного языка! — и еще тысячи едва уловимых звуков и запахов, каждый из которых был все-таки знаком: птица ли встрепенулась во сне среди густой листвы, скрипнула ли осторожно дверь в соседнем доме, всхрапнула ли лошадь в конюшне… Повернулся ветерок и донес запах сыроварни Гекатея, расположенной на холме. Потом воздух остановился, душно и сладко запахло фиалками. Демокрит вспомнил о венке, которым украсила его голову Алкибия, снял его, положил рядом на теплый камень скамьи. Потом запрокинул к звездам лицо, хотел было запеть, но лишь тихо рассмеялся. Когда пища прогнана от сердца, распределена по всему телу и размягчена, петухи, удовлетворенные покоем тела, издают крик. Он сам об этом написал. И вот, едва не уподобился петуху — едва не запел…