Тристан 1946 - [77]

Видно, теперь он дорос до Америки. Слов Кэтлин — «если ты будешь несчастлив, я к тебе приеду» — он как бы не расслышал. Он не собирался быть несчастливым.

Я стояла рядом с Кэтлин и смотрела на туманную голубизну залива, уходившего через скалистые ворота в океан. Где и когда я так уже впядывалась в бездорожье? Ну конечно, на гуцульском крыльце в сентябре тысяча девятьсот тридцать девятого года. Тогда Михал остался с отцом, а я уехала. Теперь он собирался в дорогу, а я оставалась. С кем? С женщиной, которую мой сын решил бросить. «Мы будем скучать вместе», — шепнула я.

И оглянупась на Михала. В сумерках светился огонек, Михал сел в кресло Фредди и закурил сигарету. Он был один. А нас двое. И опять равновесие оказалось нарушенным. Ведь по идее я должна была быть с ним, а не с ней.

Следующие три дня не принесли никаких событий. Понемногу от улыбки к улыбке, от молчания к молчанию возникала всеобщая холодность и неловкость. Михал согласился взять на дорогу деньги, которых не взял когда-то на ученье. От этого у него ухудшилось настроение. Весь день он курил или свистел, притворяясь, что читает. Кэтлин не отходила от меня, пытаясь что-то делать по дому. Иногда я случайно ловила их взгляды. У Михала страсть мешалась с горечью, у нее преобладала грусть. Они не показывались на улице вместе и почти не разговаривали друг с другом. Как они проводят ночь, я не знала, прислушиваться было неловко. Все мы ждали известий от Брэдли.

О своем решении он сообщил на четвертый день, в среду, но не телефонным звонком, а по почте. Профессор писал:

«Дорогой Михал, мне не кажется, что наш разговор в настоящее время так уж необходим. Я вполне одобряю твое намерение поехать в Штаты. Чтобы облегчить Кэтлин возвращение домой, я встречу ее в воскресенье на машине в Пар, куда я попросил бы тебя приехать в пять часов вечера на «моррисе». Там им займется Эрнест, а ты сможешь вернуться домой поездом.

Прошу передать слова моей самой искренней признательности миссис Бёрнхэм.

Желаю успеха в Америке.

Джеймс Брэдли».

Михал, задыхаясь, читал письмо вслух, с недоверием и вместе с тем с чувством облегчения. В конверт был вложен отдельный листок для Кэтлин. Она взяла его у Михала и вышла на террасу.

Вечером в кухне Кэтлин дала мне его прочесть.

«Дорогая Кэтлин, — писал профессор, — я думаю, что ты на верном пути. Не бойся того, что скажут люди. Разумеется, главной их мишенью буду я, но, к счастью, я не слишком чувствителен к чужому мнению. В противном случае я не мог бы ни заниматься наукой, ни просто уважать себя как здравомыслящую личность. Будь мужественной, дорогая. Для меня истинную ценность имеет только одно, что ты возвращаешься.

Жду с нетерпением.

Твой Джеймс».

Прочитав записку, я смущенно посмотрела на Касю. Она отвела глаза, прикусила губу.

— Поедешь? — Она кивнула. — Если не хочешь, оставайся у меня.

Лицо ее стало непроницаемым, не колеблясь она ответила:

— Хочу.

Я содрогнулась. Все, казалось, шло к благополучной развязке, если бы история не повторялась. Да, в самом деле, пусть с известными сокращениями, с кое-какими различиями и уступками, повторялась старая легенда: король Марк поверил изменникам, пренебрег мнением баронов, одобрил путешествие Тристана за море, вышел навстречу Изольде, а она без всяких колебаний и сомнений бросилась в его распростертые объятия. Божий суд? В двадцатом веке божий суд вершится не на площадях, а в уме и сердце. И на смену раскаленному железу пришел психоанализ. Но и теперь черный парус смерти нередко угрожает разлученным любовникам. Меня не покидало предчувствие катастрофы.

Кэтлин, напротив, была очень оживленной и деятельной. Должно быть, фотограф, у которого она сделала карьеру, пытаясь удержать ее, отдавал ей на вечное пользование наряды, и теперь она гладила их, разбросав по всем креслам — дом превратился в салон мод. Ангорская шерсть вперемешку с итальянским шелком, шотландская клетка — с экзотическими цветами, и тут же рядом со всей этой роскошью зловеще поблескивал потемневший и поношенный «золотой костюм», тот самый, в котором когда-то Кэтлин вместе с Михалом выехала верхом за ворота «замка».

Михал повеселел. Достал из шкафа темные костюмы, которыми прежде пренебрегал, и еще какие-то пестрые одежки. Михал подолгу болтал с Кэтлин, они ссорились, шутили, подолгу сидели на террасе, держась за руки и уверяя друг друга, что разлука будет недолгой, профессор опять пошлет ее за ним, хоть на край света.

Близость разлуки разожгла угасший было огонь: они смотрели друг на друга голодными глазами, мне казалось что я вижу богатую невесту, любующуюся приданым накануне свадьбы. Я все время ждала вопроса про симфонию Франка. Кэтлин объедалась пирожными, которые ей подсовывал Михал.

— Тебе ведь не нужно больше демонстрировать моду для подростков, студия далеко, а я люблю мясо, а не кости, — кричал он, как будто бы шла игра между ним и студией Питера.

Она хлопала в ладоши:

— Правда, правда, теперь я могу и потолстеть. — Потом вдруг становилась серьезной, потягивалась, зевала: — Подружка, я устала.

В субботу под вечер, должно быть предварительно собрав информацию у Гвен, к нам пожаловала Ребекка. День проходил как в дурмане. Кэтлин, словно бы завтра никогда не должно было настать, вместо того чтобы складывать вещи, заводила пластинки и меняла платье за платьем. Ребекка увидела их в тот момент, когда они переводили дух после самбы, Кэтлин — в вечернем платье с блестками, Михал — в дырявом свитере.