Тристан 1946 - [35]

— Боюсь, этот брак слишком дорого вам обойдется, — обратилась она ко мне. — Я вижу, что Михал оставил учебник и прихватил с собой гитару… Но, увы, цыганская музыка в Лондоне уже вышла из моды.

Честное лицо Браун на мгновение омрачилось. Мелкой рысью она подбежала к комоду, на котором лежал ошейник Партизана.

— Скажите, можно мне взять это для нашей лотереи? Я прикреплю сюда маленькую серебряную медаль с надписью «Собака Тристана». Это будет наш коронный приз. Я, — захихикала она, — я сама куплю сто билетов, и один из них будет меченый. А ты, Лаура, будешь тянуть жребий. И вытащишь то, что надо, верно? Пусть у нас останется память о Тристане.

И они ушли, унося ошейник Партизана.

Впрочем, и остальные «заинтересованные лица» не заставили себя долго ждать. Роберт Стивенс настиг меня в булочной, где он всегда с большой настойчивостью добивался «идеального» хлеба.

— Хэлло! — рассмеялся он— Какая приятная встреча! Птичка вырвалась из клетки?

Кумушки, стоявшие рядом, навострили уши. А Стивенс как ни в чем не бывало продолжал:

— Представляю себе, какой был вид у нашего знаменитого психолога! Ведь я в самую последнюю минуту перед этой нелепой свадьбой предупреждал «Опомнись, кретин! Ни одному из старцев, подглядывающих за купальщицей Сусанной, в голову не пришло потащить ее регистрировать брак. Бык умудрился даже похитить Европу и все равно эта история тоже не завершилась браком». — Стивенс упивался собственным красноречием. А потом, помрачнев, добавил: — Брэдли король английских психологов… Не мне чета. Кто я? Автор десяти томов небылиц. Дилетант. Любитель. Хотя в любой строке моих небылиц больше правды о жизни, чем у Юнга, Фрейда и Адлера, вместе взятых. Не говоря уже о профессоре Брэдли.

Хлопнув дверьми, он покинул булочную, так и не купив хлеба, ни один из сортов не был пригоден для его желудка.

Следующим, кто дал о себе знать, был полковник Пол Митчел. На сей раз это было письмо:

«Dear Madam, — выводил он своим каллиграфическим почерком, — к своему сожалению, должен вам сообщить, что, не на шутку обеспокоенный атмосферой скандала, в центре которого оказался Ваш сын, а следовательно, и Вы, я вынужден был выяснить в отделе актов гражданского состояния, когда именно мой незабвенный друг Фредди Бёрнхэм вступил в брак с госпожой Вандой, primo voto[28] Гашинской, если вообще такой факт имел место. Надеюсь, Вас ничуть не удивит, что никакого упоминания о подобном факте ни в Труро, ни в Лондоне обнаружить не удалось. Поэтому я беру на себя смелость просить Вас, мадам, чтобы, когда в недалеком будущем мистер Джеймс Брэдли возбудит дело о разводе со своей второй женой, имя моего дорогого друга не фигурировало в суде. Мне стало известно, что Вы с заслуживающей всяческих похвал осмотрительностью ведете вое дела, касающиеся наследства и банковских операций, под своим собственным именем. И все же мы, друзья Фредерика, в представлении которых его благородное имя невольно связывалось с Вами, вправе требовать теперь, чтобы Вы честно и открыто рассеяли это многолетнее заблуждение. Надеюсь, Вы признаете справедливость нашего требования и сделаете соответствующие выводы.

С уважением

Пол Д. Митчел.

Полковник гвардии

Его королевского Величества в отставке»

Разумеется, «соответствующих выводов» я не сделала но письмо сохранила.

Праздники были уже на носу, а я все не могла решить, то ли мне воспользоваться приглашением Франтишека и побыть немного по соседству с Михалом то ли, сделав вид, что я уехала, опустить шторы и провести сочельник на пепелище старого и нового прошлого. Однажды утром, когда я все еще пребывала в полной растерянности, кто-то громко постучал в дверь и на пороге появилась Гвен со своей несносной Сюзи.

Бессловесно, на свой лад, Гвен очень выразительно рекламировала местные ракушки и примулы. Если нам случалось вместе встретить заход солнца, увидеть смешное облачко, красивый цветок, забавных ягнят или освещенную ярким светом воду, она оборачивалась ко мне с таким выражением восторга, какое обычно бывает у матери, любующейся своим новорожденным. Она брала Сюзи за руку, как бы включая и ее в круг того, что вызывало у нее такой восторг «It's so lovely, it's too lovely for words»[29], — робко говорила она.

Корнуолл и в самом деле прекраснее всяких слов. Но за этим раем, где-то там, за морями, существовало нечто называемое «Poland»[30], где, наверное, так же плыли по небу облака, цвели примулы, глухо шумели морские раковины, прыгали ягнята, поблескивала на солнце вода и у детей были шелковистые волосы. Это нечто было моей родиной. Из этого туманного далека явился и Михал, с его диковатыми для этих мест возгласами, с темными глазами и торчащими скулами; явился его голос — мой голос и наш певучий говор.

Гвен по природе своей была робкой. Незнакомые пейзажи, толпы людей, говорящих на непонятном языке — все это не могло ей нравиться. В то же время чужеземец, успевший стать своим, да еще говорящий по-английски, казался ей блудным сыном вернувшимся в лоно единственной настоящей родины. Она радовалась ему и старалась объяснить, что ни о каких других облаках или морях жалеть не стоит. И только где-то в самой глубине души таился вопрос: может быть, ему нужно для счастья что-то другое? Может быть, он нуждается в утешении?