Триста неизвестных. Издание второе, дополненное - [2]

Такой самолет, естественно, вызывал гордость. Тем не менее меня по-прежнему часто тянуло к истребителям. И вот однажды судьба сжалилась надо мной. Мне разрешили полетать сначала на И-3, а затем на цельнометаллическом истребителе А. Н. Туполева И-4 с мотором М-22. Самолет оказался без нижнего полукрыла. Это новшество инженера В. С. Вахмистрова вначале обескуражило меня: ведь усложняется техника пилотирования. Однако решил лететь. Едва успел после взлета осмотреться, как оказался уже на высоте трех тысяч метров. Замечательный самолет! А как легко выполнять на нем фигуры! До чего он послушен в управлении!

После посадки у меня возникло недоумение: для чего мне, бомбардировщику, разрешили полеты на истребителях. Ответ на этот вопрос пришел много позже.

Наша страна строила большой Воздушный Флот, создавала многоцелевую военную авиацию. Особенно бурно развивалось многомоторное самолетостроение. В войсках в сжатые сроки образовывались специальные бомбардировочные части. Советские авиаконструкторы разрабатывали все новые, более совершенные образцы тяжелых боевых самолетов. Каждый из них, прежде чем поступить в серийное производство или пойти на слом, всесторонне, безжалостно экзаменовался в НИИ ВВС Красной Армии. Поэтому все летчики института должны были уметь пилотировать и легкие и тяжелые машины.

Впоследствии мне приходилось в течение дня поднимать в воздух по нескольку самолетов различных классов и назначений. Вот почему тогда, в январе 1932 года, мне перед первым полетом на тяжелом бомбардировщике разрешили слетать на истребителе: чтобы сразу почувствовал разницу в технике пилотирования этих машин и понял — испытатель должен быть всесторонне подготовленным летчиком.

С типичным представителем испытателей-универсалов я познакомился перед первым полетом на ТБ-1 (с двумя моторами М-17). Встретились мы на аэродроме. Коренастый, в добротном комбинезоне на лисьем меху, он с добродушной улыбкой на крупном обветренном лице выслушал мой доклад о прибытии в его распоряжение и махнул рукой в сторону самолета. Залезай, дескать, чего там официальничать.

Это был Валерий Павлович Чкалов. Не тот, конечно, Чкалов, имя которого вскоре узнала все страна, весь мир. В летных кругах о нем отзывались тогда как о крайне своеобразном, но отличном летчике, рубахе-парне, замечательном товарище. Я как-то сразу поверил ему, своему первому инструктору в тяжелой авиации. Такой отдаст все, что знает сам, не станет распекать из-за мелочей, не выставит перед начальством, если где промашку дашь. Да и какие промашки можно допустить на этом аэроплане? Лег на маршрут, установил скорость и следи за курсом, подправляй на снос.

…Мы заняли свои места в кабине. Чкалов как бы между прочим спросил:

— Истребитель?

— Истребитель.

— Тогда поехали.

На взлете Валерий Павлович плавно прибавил оборотов обоим моторам, и тяжелая машина легко, без напряжения поднялась в воздух. За штурвалом Чкалов сидел спокойно, словно за чашкой чая. «Оно и понятно, — подумал я, — к чему волноваться: бомбардировщик устойчив в воздухе, не вильнет, не кувыркнется, как ястребок…»

Совершенно неожиданно самолет вошел в глубокий вираж. А до земли было метров триста, не больше. Безупречно выполнив несколько фигур, Чкалов резко поднял нос корабля, плавно убрал газ и перевел машину в крутое пикирование. Что он делает, черт! Земля стремительно приближается. С беспокойством и укором смотрю на своего инструктора: мы ведь не на истребителе! А он «пьет чай».

Вот уже до земли не более пятидесяти метров…

Деревенские домишки, разрастаясь, лезут в глаза. Еще секунда — и…

Взревев моторами, самолет рванулся вверх, легко развернулся и перешел в горизонтальный полет.

В голове у меня — сумбур. Бомбардировщик, а такой маневренный! С восхищением смотрю на Чкалова.

— Понял? — спрашивает он, широко улыбаясь. В ответ согласно киваю головой.

— Давай сам.

Так сразу? А инструктор уже полностью освободил штурвал:

— Ну!

Высота — триста метров. Закладываю не менее глубокие виражи, потом поднимаю нос самолета, плавно сбрасываю газ и по-чкаловски энергично бросаю машину в пикирование. Кажется, не самолет несется вниз, а сама земля мчится ему навстречу. Не ощущаю ни громадных размеров, ни тяжести корабля. Высота уже сто пятьдесят, сто метров… Пора! Самолет пружинисто ломает кривую полета и взмывает вверх.

— Хорошо! — по-волжски окая, одобрил Валерий Павлович. — Понял. Иди на посадку.

После второй посадки Чкалов освободил командирское кресло, и лицо его снова расплылось в улыбке.

— Лети сам, — сказал он. — Мне тут делать нечего.

Так я стал летать на тяжелых воздушных кораблях.

Предвзятость к ним как рукой сняло. Уверовал в громадные машины, полюбил их, хотя они и не всегда отвечали взаимностью.

Во многих воздушных передрягах пришлось побывать мне за долгую летную жизнь. Не раз земля неудержимо неслась навстречу моему покалеченному самолету. В такие моменты всегда вспоминались чкаловские «крестины». И сразу прибывало сил, мгновенно остывал возбужденный мозг, быстро возникало единственно верное решение.

Полет с В. П. Чкаловым открыл мне дорогу в большую авиацию, в бескрайнее небо, круто изменил мою летную судьбу. Я навсегда стал военным летчиком-испытателем.