Варя улыбнулась и согласно кивнула.
Дед неторопливо дохлебал щи, потом решительно сказал.
— И я пойду.
— А ты-то куда, старый?
— Я знаю куда, Светка. Там эшелон, там вести с фронту. Немец под Москву идёт, а вдруг возьмёт её, а я не буду знать?
— Ты что такое говоришь-то дед? — рассердилась Света, и со злости резко затянула платок у Кате на шее. Девочка ойкнула.
— Дай помогу, — предложила Варя, — Мне надо тренироваться.
— Не рано ли? — прищурилась Света.
— Так я повязки делать раненым.
Дед засмеялся было, но закашлялся. С натужным скрипом встал из-за стола, и не понятно, что скрипело, он или скамья.
— Дед, может, тебе помочь? — вернулся из сеней военный.
— Да я уж как-нибудь. Стой лучше тут пока, в сенях замёрзнешь. Лучше немца под Москвой остановите.
— Это, дед, ты не боись, мы остановим. Тут такое дело, без меня никак там не сдюжат. Вот и еду раньше срока. А что до мороза, так и не такие морозцы видали. Меня вообще мороз не берёт.
— Мне говорил, что и пуля не берёт, — хихикнула Варя.
— Ты мне но-но, субординацию блюди, жена, — прикрикнул Леонид и молодые засмеялись.
— Не берёт его, — ворчал дед, пока натягивал тулуп и нахлобучивал линялую ушанку. Влез в белые, под цвет своей нечёсаной в пол торса бороды, истоптанные валенки и прихватил из тёмного угла кривую палку с вытертым до блеска круглым верхом.
— То же мне богатырь нашёлся. Богатыри — не вы.
— Это он Лермонтова начитался, — заметила Света.
— А мы проходили Лермонтова в том году. Или не в том, а в прошлом, — Варя смутилась и прикрыла варежкой лицо.
Света только языком поцокала и головой покачала.
— Мам, а можно я военный танк возьму? — спросил укутанный к морозу человечек.
— Можно, Катенька, — вздохнула мама.
— А куда его? Я не дотянуся до карманов.
— Одна беда с вами, — вздохнула Света и положила игрушку к себе в карман.
На улице морозный вечер загустел колючей ветреной пургой, метал размашистые всполохи по земле и по небу. Ветер дробно стрекотал по одежде льдистой крупой. Словно назойливый дворняга-пёс, противно норовил лизнуть лицо морозно-жгучим языком.
Дед еле-еле плёлся сквозь метель, его перегоняла даже Катя-неваляшка, кутанная-перекутанная по погоде. На ветер и бросал свои ворчливые слова скрипучий дед. Кряхтел и кашлял, а ворчать не унимался.
— Да даже если немец и возьмёт Москву, ему не жисть. Кутузов он ведь тоже не дурак был, знал, как супостата извести. Возьми стервец-Наполеон, да подавись только.
— То, дед было давно и при царях, — поддерживал в споре лейтенант, — Сейчас совсем другое время. Вот как дадим немцу пинка у златоглавой, так он и околеет. Немец он же хлипкий. У них и каски на ночные горшки похожи, а что в ночном горшке? Такое дело, там известно что.
— А тут ты молод ещё знать. Оно как на морозце-то ещё по-крепче камня будет. Слышал я что будто чукчи эскимосские…
— Это вы, дедушка, что-то не то вспоминаете, — заметила Варя, — У них изо льда избушки, нам в школе говорили.
— Да это в сказках всё ваши избёнки ледяные, — отмахнулся дед, — Ох, ну и морозище. А мы кажись на месте.
За разговорами они и правда подошли к просторному срубу сельсовета. Под светом фонарей, пятнистым в снежной заверти, собрались уже множество людей. Где старики стояли, искорками рыжими виднелись самокрутки, а где бабы, слышался неровно громкий гомон голосов. Из темноты, со станции, прожектор паровозный вылепил по небу светло-снежный конус света. Дымила в темноту труба и лязгали металлом в темноте невидимые части эшелонного состава.
Свету с дочкой безропотно пустили внутрь избы, туда же пропихнули деда, или сам он пропихнулся своей палкой, там уже никто не разбирал. А лейтенанта в полушубке с поднятым воротником оттёрли. Леонид прикрикнул на толпу, но и в ответ ему неробко отвечали. А вскоре на крыльцо под снег и председатель вышел. Лейтенант опять попробовал пробиться внутрь, в тепло, но не себе искал он места, а хотел пристроить Варю.
— Ты что ж меня отталкиваешь, а? Я никуда теперь, то есть куда ты, ну и я туда, никак иначе.
— Такое дело, холодно же, Варька.
— А на себя бы глянул, губы посинели вон.
Лейтенант отмахнулся.
— Идут, — кивнул в метель председатель. Передёрнул плечами под кожанкой с ремнями, да жёнин платок на шее чуть поправил, вроде бы не так заметно, что женский. Дед тоже протиснулся обратно на улицу. Как бы не пропустить что-то важное. Раздобыл у кого-то самокрутку и нервно дымил вместе с другими стариками.
Сквозь снег от состава шли трое армейских. Впереди — капитан с командирской сумкой, следом двое бойцов с винтовками. Поравнялись с крыльцом.
— Ты председатель? — спросил капитан.
Получил утвердительный ответ, шагнул в избу. Перед военными поспешно расступались люди.
— Лейтенант, — окликнул капитан Леонида, — А вы тут что? Почему не на фронте?
Биричев вытянулся по стойке, неуклюже поднёс руку в перевязи к шапке. Доложился.
— Вижу-вижу, ранен значит. Тогда почему не в госпитале? А то — в отпуск, значит, жениться, — капитан прикусил губу и шумно выдохнул носом, — Нашёл время, не иначе как… Как говоришь фамилия?
— Биричев.
— Ясно, значит, родственничек комсостава.
— Так точно, товарищ капитан. Готов поступить в ваше распоряжение, вот мои документы. Как видите, — он расстегнул полушубок, потянул из-за пазухи стопку бумаг. Цветом яркнула на гимнастёрке ленточка медали, — Мне ещё два дня по документу отпуска положено, но как же я тут буду, когда немец под Москвой?
