— Ну я там не знаю, может быть какие-то махинации, вы же знаете, что они есть. Во всяком случае, нам сказали так.
— Ну, хорошо. — Даю деньги.
Продолжает без спросу надевать мои вещи, я этого не терплю, но замечания, никакие просьбы не действуют. Если не поймана с поличным, каждый раз отказывается, говорит, что не надевала, что я всё придумываю.
Утомляли бесконечные телефонные звонки. Иногда не хватало сил и нервов отвечать, что её нет, объяснять, что будет тогда-то. Мне звонит довольно много народу, но тут — не успеваешь поворачиваться. Приходилось иногда выключать телефон. Но как она была недовольна!
Раздражала меня её необязательность, попросишь что-то сделать, никогда не откажет. Но ничего и не сделает. Забывает. Потом извиняется, мило улыбнётся, и так без конца.
Мать присылает ей пятьдесят рублей:
— Вот, вы платили за курсы, возьмите.
Говорю:
— Оставь себе, у тебя нет туфель, купи.
— Нет, нет, мне неудобно.
— Очень удобно, бери.
— Спасибо, спасибо.
Туфель не покупает. Спрашиваю:
— Леночка, почему ты до сих пор не купила себе туфли?
— Я истратила деньги.
— На что же?
— Было рождение у одной девочки, надо было купить подарок.
— Подарок? За пятьдесят рублей? Мама тебе присылает из последних денег…
— Но это же вы дали деньги. А потом, совсем не на подарок. Просто мы зашли в кафе.
— С кем зашли в кафе?
— Целой кампанией с наших курсов.
— И ты должна была за всех платить? Почему?
— Ни у кого не было денег, не могла же я не заплатить, когда у меня полная сумка.
Беру своё замшевое пальто, обнаруживаю, что пуговица вырвана с мясом.
— Лена, ты опять надевала пальто, я же просила тебя этого не делать.
— Что вы всё выдумываете?
— Ну, как же?! Видишь, пуговица вырвана. Могла бы хоть пришить, дай мне её сюда.
— Я её потеряла.
— Знаешь, что? Всё это мне не нравится.
— Я не знала, что вы такая мелочная, не волнуйтесь, я видела в комиссионном точно такое пальто.
— И что же из этого, что ты видела? Собираешься мне его купить?
— Не иронизируйте. Просто я возьму его примерить, отрежу бритвой пуговицу и вам пришью.
— С ума сошла! Я запрещаю тебе это делать.
— Но за одну эту несчастную пуговицу вы сто лет будете меня попрекать.
— Не буду.
Все эти её проделки становились нестерпимы. Тут ещё случай. Обычная моя привычка, придя домой, почистить обувь, вытереть подошвы влажной тряпочкой, и только после этого спрятать. Вдруг замечаю, сапоги мои стоят в шкафу грязные. Думаю, неужели я забыла их почистить? Не может быть. Один раз, другой, странно… Спрашиваю Леночку:
— Леночка, ты надевала мои сапоги?
Насмешливо на меня глядит:
— Вы что же думаете, я буду носить ваш сороковой номер, когда у меня тридцать седьмой?
Логика несомненная, всёе же не представляю, как я могла поставить в шкаф нечищеные сапоги, да и замызгать их так не могла бы. Через несколько дней собираюсь надеть сапоги, вставляю ногу — не влезает, что-то мешает. Опускаю руку и вынимаю комок ваты, запихнутый в носок, чтобы можно было носить. Всё ясно. Вызываю Леночку, показываю и говорю:
— Как же тебе не стыдно? И ты ещё смела издеваться надо мной, что у меня сороковой размер, что я всё путаю, всё забываю… Знаешь что, придётся написать родителям.
Стоит, руки по швам, побледнела:
— Умоляю вас, не пишите. Я больше не буду надевать ваши вещи. И вообще ничего не буду. Даю вам слово. Пожалуйста, не пишите.
Конечно, я не написала. Возвращаюсь вечером, она дома, очень тихая. Подходит ко мне:
— Вы знаете, нам дали задание на курсах, написать осенний городской этюд. Я совершенно не представляю, что мне писать. Только вы можете посоветовать. Ну, пожалуйста, придумайте что-нибудь.
Понимает, негодяйка, чем меня купить.
— Что бы вы посоветовали?
Начинаю придумывать…
— Пусть это будет вечер, высокие дома, свет из окон, листья летят. Рядом стройка, башенный кран. Молодая пара.
— Очень, очень хорошо. Всё вижу. Так и напишу. Спасибо, спасибо.
Потом рассказывает:
— Все сделала как вы сказали, так здорово получилось. Педагог меня похвалил и поставил пятёрку. И всё — вы!
Похвалу она выдавала мне щедро, и многим говорила, какая я хорошая, как она мне благодарна, какой я для неё авторитет, как она меня боится и ценит. Но могла смело сказать и другие вещи: «Конечно, у нас в доме всё не так, как у Танечки. Мои родители живут очень скромно. Я ничего такого у себя дома не видела. У Танечки все по-другому, мне здесь очень сложно». Она понимала, что это будет приятно слышать людям, которых, может быть, немного и раздражал стиль моей жизни, и то, что я лучше обеспечена, больше могу себе позволить. Она умела улавливать нюансы людских настроений. У одной моей приятельницы не сложилась личная жизнь, Леночка узнала от меня об этом. И рассказывает ей, как страдает от того, что её бросил человек, которого она любила. Выдумывает историю, потом всё это забывает, путает.
Зачем ей надо всё придумывать? То вдруг расскажет кому-нибудь, что сирота и воспитали её чужие люди. Конечно, все смеются, говорят:
— Ну и фантазёрка. Что за странная девочка, всё время живёт в каком-то нереальном мире.
Она часто пыталась подстраиваться к состоянию человека и в этом была совершенная артистка. Одной моей знакомой, у которой больная печень, рассказала, что у неё самой цирроз и она обречена.
