Трио на фоне бури - [10]

Прошел год, но он не спешил что-то менять. Да и думал об этом все реже и реже, хотя, естественно, случались моменты…

Но работа поглощала все больше времени, а дома его всегда ожидали тепло и уют, и пусть это были тихие скромные радости, он дорожил ими. Да и Беверли буквально расцвела. Когда человек наделен даром (или проклятием) сопереживания, он поневоле добр. Просто вынужден проявлять сочувствие, по самым что ни на есть эгоистическим соображениям: всякий раз, дав пинка ближнему, он находит синяки на собственном теле.

Как-то раз Янси вдруг спросил:

— Бев, я как-то изменился?

Она ничего не поняла, и он добавил:

— Ну, с прошлого года. Я не кажусь тебе… другим?

Она задумалась:

— Не знаю… Ты…ты добрый. Но ведь ты всегда был таким. — Неожиданно она рассмеялась.

— Ты умеешь ловить мух, — поддразнила она. — А что, Янс?

— Да просто так. Знаешь, новая должность и все такое.

Он сделал вид, что не обратил внимания на шутливую реплику о мухах. Как-то прошлой осенью Беверли ужасно надоедала муха, а он рассеянно протянул руку и поймал ее на лету. Первый и последний раз, когда он чуть не выдал себя. Жена была просто поражена; за восемь лет их совместной жизни муж ни разу не проявлял подобной ловкости. Беверли поразилась бы еще сильнее, заметь она, что он поймал насекомое двумя пальцами.

— Повышение не сделало тебя зазнайкой, если ты об этом.

В результате осуществленных им хитроумных комбинаций на работе, возникла необходимость командировать сотрудника в филиал, расположенный в другом городе. Янси устроил так, что начальство посчитало абсолютно логичным направить туда именно его. Он отсутствовал две недели. Проблема, из-за которой он приехал, не требовала для своего решения особых талантов, всего лишь прилежания и обстоятельности. Во время отдыха он познакомился с двумя девушками. Одна отличалась блестящими способностями и занимала высокий пост в компании, другая была слишком хороша для такой работы. Он сторонился их, хотя упрекал себя, в глубине души понимая, кому на самом деле хранит верность.

Домой он вернулся с радостью. Успешная командировка обеспечила повышение еще на одну ступень служебной лестницы, но пришлось заняться реорганизацией своего нового отдела, и Янси отказался от отпуска. Он предпочел не копаться в себе, не выяснять, устроил он это нарочно, или так сложились обстоятельства.

Сослуживцы затеяли пикник. Беверли на нем пела. Она имела такой шумный успех (почему-то Янси тоже, словно он ее обучил), что он, умело чередуя тонкую лесть и понукания, уговорил жену сходить на пробы непрофессиональных исполнителей для телешоу. Она прошла по конкурсу и выступила в эфире. И хотя приз зрительских симпатий перехватил у Беверли какой-то восьмилетний мальчуган с аккордеоном, она просто сияла от счастья — еще бы, Янси позаботился, Янси помог!

Ему начинали нравиться такие отношения.

Настал год, который Янси окрестил Временем Большого Праздника. Взяв недельный рождественский отпуск, он повез жену на лыжный курорт в Нью-Гемпшире. Все шло просто безупречно. Они проводили много времени вместе. Однажды вечером супруги расположились у камина, словно сошедшего с какой-нибудь новогодней открытки, в компании родственных душ, распивали грог и горланили рождественские песни, пока сон не сморил их до такой степени, что они даже шевельнуться не могли. Когда все остальные разошлись спать, Янси и Беверли сидели молча, держась за руки, молча следя за угасающим огнем. Как бывает в такие минуты, перед ним пронеслась вся жизнь. Она словно остановила свое движение здесь, у камина; потом на эту благостную рождественскую сцену вдруг тенью лег вопрос: «Для чего я тут нахожусь?»

Его захлестнула волна нежности к его Беверли, бедняжке Бев…

Впервые его посетила страшная мысль: то, что с ним произошло, может иметь зловещие последствия. Совершенный обмен веществ, полный иммунитет к любой хвори начиная с насморка, очевидная способность обходиться практически без еды и сна…

Что, если он будет жить…ну, не вечно, естественно, но во всяком случае, намного дольше, чем…

Он взглянул на жену, и хотя она выглядела молодо для своего возраста, воображение услужливо подсказало детали: тут морщинки, там слегка обвисшая кожа. Он-то, конечно, сможет скрыть свои чувства, но сумеет ли она? Он представил мучительно текущие годы: она неминуемо дряхлеет, он остается прежним.

Янси отвернулся, на глаза навернулись слезы.

Беверли тихонько высвободила руку. Он ощутил, как она нежно поглаживает его запястье. И то ли намеренно, то ли просто от усталости, не говорит ни слова.

Много позже, вспоминая этот эпизод, Янси решил, что ни одна женщина на свете, как бы она не превосходила в чем-то его жену, не смогла бы так точно угадать, какого поведения требовал момент.

Весной он, щадя чувства сослуживцев, отказался от нового повышения, четко сознавая, что в конечном итоге выиграет таким образом гораздо больше. На сей раз отпуск был делом решенным. Но куда поехать?

Что ж, он как всегда выберет место, а Беверли скажет: «Как скажешь, дорогой», — и в путь! Он постоянно думал об этом. Память послушно воскрешала для своего хозяина сцену за сценой; Янси почти решился, потом снова стал колебаться. Как-то раз, сидя в своем кабинете, громко произнес: «Нет! Нет, не сейчас!», чем немало удивил подчиненных.