Трио для квартета - [19]

Они не виделись с весны. Митя был, как всегда, элегантен: теплая кожаная куртка, лихая кепочка и шарф, правда, не в турецких огурцах, а в шотландскую клетку. Митя казался смущенным, молчание затягивалось, и он тронул, как ему казалось, спасительную тему, но попал впросак:

- А что у Верочки?

Машу как прорвало:

- У нее все вроде бы нормально, хотя я теперь не очень знаю. Очередной подростковый рецидив, все свободы жаждет, понимая ее весьма узко: свободу не рассказывать, где она и с кем. Я сижу в четырех стенах, для меня каждый ее приход, даже звонок - событие, да где такое по молодости понять. Раньше, когда была у нее обязанность каждый понедельник Балюню навещать, приходила как миленькая, новости рассказывала, и был контакт. Знаете, как: людям, которые общаются каждый день, всегда есть о чем поговорить, а не виделись месяц - что расскажешь...

Митя попытался отшутиться:

- Ну вот мы с вами полгода, даже больше, не встречались, а нам есть о чем поговорить, верно?

Но Маша не ответила, потому что они уже подошли к подъезду. В квартире Митя как-то сразу превратился во врача, долго мыл руки, расспрашивал про состояние Балюни, про лекарства.

Балюня не спала, лежала с открытыми глазами. Когда Митя подошел ближе, она вдруг приподнялась на локтях, что ей последние дни давалось с трудом. От напряжения ее плечи и шея часто задрожали, каждая морщинка, каждая жилка пришла в движение, и лицо как-то странно, как море, чуть подернутое рябью, мелко заколыхалось, утратив знакомые черты и став неузнаваемым. Но уже через несколько мгновений она откинулась на подушку, и только исхудалые дряблые руки такими нелепыми и страшными теперь округлыми балетными пасами порхали над одеялом, пытаясь сказать то, что никак не давалось непослушному одеревеневшему рту.

- Что такое, Балюня? - испуганно и беспомощно спросила Маша.

Но та неотрывно смотрела на Митю, и Маше стал понятен язык ее жестов она просила его подойти поближе. Митя и сам догадался, о чем молят эти танцующие руки.

- Же-е-нюшка... Я...ждала... старая, да?

Митя растерянно оглянулся на Машу, та вздохнула и махнула рукой, пускай, мол, говорит.

Балюня повозила пальцами по одеялу:

- Посиди-и...

Митя послушно присел на край кровати.

- Умираю, Же-енюшка.

Она перевела дух, будто набираясь сил на долгую фразу:

- С Машей живи... Трудно старику... Одиноко...

Слова давались ей с трудом, в паузах она мотала головой, седые волосы, как нимб, окружили сморщенное маленькое лицо, из правого глаза выкатилась огромная, в полщеки слеза:

- Маша... Женюшку не бросай... Обещаешь?..

Маша так и стояла, опираясь на стол, окаменев от ужаса, и не могла заставить себя ответить, потому что, обращаясь к ней, Балюня смотрела в другую сторону:

- Да, да, Балюня.

Но та уже ничего не слышала. Глаза закрылись, челюсть повисла, и она опять погрузилась в полусон-полузабытье.

Митя, ни о чем не спрашивая, молча сделал укол, деловито справился, чем Маша смазывает пролежни, посоветовал другое средство и ушел мыть руки.

Когда он вернулся, Маша сидела, утонув в глубоком кресле, которое раскладывала на ночь с тех пор, как Балюню стало невозможно оставлять одну, и вязала свою бесконечную шаль.

- Митя, вам, наверное, интересно, за кого Балюня вас приняла?

- Конечно, хотя сам спрашивать я бы не стал.

- Чаю хотите? Кофе не предлагаю, у меня только растворимый.

- Честно говоря, чаю бы выпил.

Они пошли на кухню. Днем здесь было тихо: Зинаида Петровна и дети на работе, внуки по школам - детским садам, а бессловесный Зинаидин муж, если и был дома, то редко вылезал из комнаты. Впрочем, когда Маше надо было съездить на работу, она оставляла дверь в Балюнину комнату открытой и просила его заходить и поглядывать, все ли в порядке. Правда, в последние недели она практически не работала, Надюша выручила, взялась вести за нее большую книгу. Зато к вечеру квартира наполнялась звуками, дети носились по коридору, на кухне гремели кастрюли-сковородки, в ванной жужжала стиральная машина. Мамонтовы неизменно звали Машу поужинать с ними, иногда она соглашалась - ей была необходима какая-то живая жизнь после целого дня сидения около Балюни. Она и по телефону-то мало с кем говорила.

Все это Маша рассказывала Мите, поведала печальную историю Балюниной любви, чувствуя, что оттаивает впервые за последнее время:

- Понимаете, мне так стыдно... Но я жду ее ухода. Мне кажется, что не только из нее уходит жизнь, но и моя тоже по капле, по капле утекает. А время, с одной стороны, скоро полгода как застыло, с другой - кажется, вечность прошла, что вот Балюню мы похороним, а я буду не на месяцы старее, а на годы. Я себя оправдываю, что и ей жизнь не в радость, но это так, отговорки. Я, когда выхожу на улицу, смотрю на людей и думаю: вот у них нормальная жизнь. А потом вдруг понимаю, что сейчас моя жизнь наполнена, а потом станет пустой...

Митя задумчиво размешивал сахар, Маша заметила, какие у него красивые руки, и вдруг удивилась, что вот этими руками он делает операции.

- Кстати, Митя, когда будет возможность, приду к вам зрение проверить. А то я тут взяла газету и даже заголовок без очков прочитала какой-то вурдалацкий "Проблемы нежилых людей", "пожилых", как в очках выяснилось.