Тринити - [27]

Он откладывал, откладывал — успею, мол, еще пригласить, успею, но не успел. «Спазмы» доиграли последние ноты, и бал стал вываливаться на Студенческий бульвар.

Отклеив от вспотевшей стены пару желтых листьев, Реша вышел вслед за Рязановой. Она уходила с праздника одна. «Проводить ее, что ли, без всякой подготовки?» — прикинул он и тут же забраковал мысль. Выражение «в жизни надо срываться» он узнал позднее, от Бирюкова, а сейчас смотрел вслед уходящей в темень непоправимо одинокой девушке и клял себя за нерешительность. Откуда ему было знать, что в таких случаях надо действовать смелее.

Это была та самая Рязанова, которой в сумерках привиделись голые люди и которая скоро станет победительницей конкурса «Краса института».

— Ну что, домой? — подошли к Реше Мурат с Артамоновым в качестве переводчика. — Толчея ужасная на этом дурацком балу!

— Да, сплошной базар, — согласился Реша, глядя в конец бульвара. Теснота подавляла его сильнее, чем других, и больше, чем все остальное.

— Устроили бы этот осенний бал раздельно, по курсам, — поразмыслил вслух Артамонов. — Было бы лучше!

— Видишь ли, бал — это такая штука, которую нельзя дробить, — отклонил идею Реша.

— Тогда бы устроили на натуре, посреди бульвара, — придумал Артамонов, — и стены оформлять не надо.

— И то верно, — согласился Реша. В эту минуту он мог бы согласиться даже с геоцентричностью солнечной системы — настолько был занят своей неудачей.

— Я буду говорить об этом в четвертой Государственной Думе! — сказал Артамонов.

Докурив пачку «Примы», Реша ушел в постель. Сквозь сон донеслось, как в комнату сначала забрел сонный Нинкин в поисках ключа, потом с грохотом вошел Гриншпон, праздничный и довольный, и уже среди ночи приперся Пунктус в поисках Нинкина.

Глава 7 ЧТОБЫ ПОЗНАТЬ ЖИЗНЬ, НУЖНО СЛОМАТЬ НОГУ

Ежегодное отчетно-перевыборное профсоюзное собрание проходило в актовом зале.

Отчитались, как и было положено, потом, как и подобало, переизбрали, после чего заместитель ректора по административно-хозяйственной части занудил про какую-то новую систему эксплуатации жилищных помещений. По завершении он опрометчиво обратился к профсоюзному братству:

— Может быть, кто-то желает выступить?

По опыту лет он знал, что выступить не пожелает никто. Потому что выступать нет никакого смысла. Но в этот раз с последней скамьи поднялся пухлый от природы Фельдман и, пробравшись сквозь тесные ряды профсоюзов, вскарабкался на трибуну. Он вовсе не прочил себя в профсоюзные деятели — в ораторы его вывела постоянная сырость в 540-й комнате.

Фельдман был едва заметен из-за трибуны, и для нормального контакта с залом ему не хватало одного только вставания на цыпочки, так что приходилось постоянно подпрыгивать. За недолгое время учебы Фельдман обнаружил столько несовершенств в бытовом секторе, что никак не мог остановиться. За какой-то баррель мутной воды, просочившейся в его комнату через потолочную щель, он полчаса крыл заместителя ректора по административно-хозяйственной части и прочих причастных к промоине. Его выступление вызвало целый тайфун — такова была мгновенная реакция зала, хотя в принципе публика спешила завершить собрание.

— Сливай кипяток! — услышал он совет заканчивать речь. И народ был прав — текста и так уже было достаточно.

Инвектива Фельдмана получилась настолько убойной, что исключила все последующие прения — возразить на нее и в самом деле было нечем. Фельдман, как спикер всея Руси, взглянул на президиум. По опущенным взорам он понял, что надолго зарекомендовал себя в профсоюзной среде. Осадив свое негодование на самом экстремуме, он покинул сцену. В Риме за такие речи возводили в консулы, а нашего трудника взяли в профбюро института дополнительным рабочим членом.

— Нам такие нужны, — пояснил заместитель ректора, то ли радуясь, то ли улыбаясь. — Пусть борются!

У Фельдмана пошел карьерный рост — ему прочили пост профсоюзного босса. Фельдман не замедлил воспользоваться служебным положением и выбил для себя в штатном расписании профкома полставки сантехника. И тут же на четверть ставки нанял себе в помощники Мата, которому дал в пользование канализацию, как наиболее масштабное и ответственное дело. А себе оставил водопровод и крышу, чтобы лично заняться прорехой.

— Слесарю — слесарево, — пояснил он Мату свое предложение, — а по говну главным будешь ты. Мастерства тебе не занимать!

Мат, как всегда, не нашелся с быстрым ответом, и получилось, что согласился.

Заделать прореху в потолке комнаты до конца учебы Фельдману так и не удалось, поскольку все его рабочее время уходило на рейды по проверке комнат на предмет несданной посуды или чрезмерной перенаселенности приживалами. Боролась эта комиссия и со всякой другой левизной типа устройства временных притонов или мастерских по переливанию отечественного парфюма в западные флаконы с последующим сбытом после насыщения другими запахами.

Эта комиссия, которую возглавлял Фельдман, трясла жилища сотоварищей денно и нощно.

Как-то непогожим вечером в 540-й комнате спетая компания во главе с Матом гоняла бледные чаи по банкам из-под майонеза. Слабо обставленное чаепитие позволяло участникам пялиться на стены и рассматривать портреты, на которых были широко представлены мерины, мулы и другие лошади. Коллекция репродуктивных полотен принадлежала Фельдману. Он говорил, что мечтает стать конезаводчиком. Скорее всего, врал. Но по дружбе такое заяление легко проходило. Тем более что мечтать не вредно.